Валерий Алексеев - Улыбка навсегда - Повесть о Никосе Белояннисе

— Читайте, читайте, — закивал головой Цукалас, — крайне любопытное для нас с вами предложение.

В письме было написано буквально следующее:

«Господин генеральный директор асфалии.

Руководителем подпольного аппарата КПГ являлся я, а не Белояннис. За эту свою деятельность я принимаю на себя всю ответственность.

Обещаю добровольно сдаться властям и предстать перед судом, если будет отменен смертный приговор моему другу и товарищу Никосу Белояннису.

Николаос Плумбидис»

Никос вложил письмо в конверт, пожал плечами и, не говоря ни слова, протянул его адвокату.

— Может быть, вы подозреваете, что это фальшивка? — спросил Цукалас. — Я лично уверен, что письмо подлинное. Написано оно очень энергично, кратко, обычно асфалия в таких трюках не знает меры. Кроме того, там подпись, которую нетрудно сверить, и отпечаток пальца — все сделано довольно предусмотрительно.

— В досье асфалии есть и ваши отпечатки пальцев, — насмешливо сказал Никос. — Хотите, они пришлют вам письмо, в котором вашим почерком и за вашей подписью излагаются ваши претензии на испанский трон?

— Они этого не сделают, — возразил Цукалас, — потому что я жив и, слава богу, пока еще нахожусь на свободе. Что помешает уважаемому Плумбидису опротестовать это письмо в левой печати?

— Если он жив и находится на свободе — ничто не помешает.

— Во всех иных случаях опровержение дадут его товарищи. Но мы-то с вами от этого ничего не потеряем.

— Простите, — нахмурился Никос, — я не совсем понимаю, что вы предлагаете сделать.

— Немедленно предъявить это письмо властям. Пускай они занимаются проверкой подлинности: это не наша забота.

— Надеюсь, я первый, кому вы его показали? — Никос быстро взглянул на Цукаласа.

— Ну, разумеется, — поспешно заверил его адвокат. — Я только навел необходимые справки, не раскрывая, естественно, причин. По положению в партийной иерархии вы и господин Плумбидис равны. Но у господина Плумбидиса есть с точки зрения властей неоценимое перед вами преимущество: он на свободе, хорошо законспирирован и действует, в то время как вы фактически вышли из игры. На месте властей я очень заинтересовался бы этим предложением.

— Цукалас, дорогой, — перебил его Никос, — я предлагаю следующий план действий: мы немедленно прекращаем этот разговор, вы немедленноуничтожаете это письмо, желательно у меня на глазах, и мы остаемся друзьями.

— Послушайте, Никос! — с жаром заговорил адвокат. — По-моему, упускать такой шанс неразумно. Если это письмо подлинное, у господина Плумбидиса есть, по-видимому, достаточно веские основания, чтобы предложить властям такой обмен. Скорее всего, он считает, что на свободе вы будете много полезнее вашему движению, чем он.

— Плумбидис болен туберкулезом, — сухо сказал Белояннис, — смертельно болен. Дальнейшие разговоры на эту тему мне кажутся неуместными.

— Да, но что если это решение вашего руководства, которое считает, что в интересах дела…

— Я вижу, вам основательно промыли мозги, — резко сказал Белояннис. — ЦК не мог принять такого решения, и вам не понять, почему.

— Ну, хорошо, — Цукалас спрятал письмо в карман. — Я вижу, вы склонны представить дело так, что это я обратился к вам с таким предложением.

— Потрудитесь позвать стражу, — холодно сказал Никос. — До свиданья.

Однако Цукалас рассудил по-своему. Решив, что не имеет морального права оставить этот шанс неиспользованным, он предъявил письмо господину Панопулосу. Радости господина Панопулоса не было предела. В пространном заявлении для печати он назвал письмо «г-на Плумбидиса чрезвычайно наивным и совершенно в духе коммунистов». Печать же в своем комментарии сочла нужным заметить, что после тщательной проверки сомнения в подлинности письма отпали.

Цукалас долго оправдывался перед Никосом, ссылаясь на то, что долг каждого адвоката — сделать все возможное для спасения жизни своего подзащитного, даже если адвокат считает, что тот виновен, а в невиновности Никоса у него сомнений нет, вот почему всю оставшуюся жизнь его мучила бы совесть, что он не дал хода этому материалу, и так далее в том же роде. Конфликтовать с ним у Никоса не было ни времени, ни желания: Цукалас был сделан из другого материала и думать об интересах компартии не считал себя обязанным, да и не был обязан. Единственное, о чем Никос жалел, — это о том, что не разорвал письмо, когда оно находилось у него в руках.

Впрочем, могло случиться и так, что Панопулос счел бы нужным лицемерно «согласиться» на обмен и спровоцировать Плумбидиса на явку. Этого Никос больше всего боялся, но Цукаласу, разумеется, не сказал ни слова. К счастью, этого не произошло: то ли асфалия оказалась недостаточно проницательна, то ли удовлетворилась тем эффектом, который, по мнению властей, был достигнут.