Валерий Алексеев - Улыбка навсегда - Повесть о Никосе Белояннисе

— Слушаюсь, — сказал Христос и снова открыл смотровой глазок пятой камеры. — Ну, какое там еще заявление? Говори, да поживее!

Мицос знаком показал, чтобы Христос дал ему связку ключей. Прислонившись ухом к дверному окошку, Христос не глядя отцепил ключи, протянул их Мицосу.

— Ну и что тебе это даст? — спросил он, обращаясь к Аргириадису.

Ответом ему было неясное и глухое бормотание.

— Говорит, что был у них в группе не радистом, а только шофером, — сказал Христос Мицосу.

— Скажи ему: здесь не биржа труда, — буркнул Мицос и, перебирая ключи, пошел ко второй камере.

Остановился у двери, задержал дыхание, прислушался. Белояннис не подавал никаких признаков жизни. Не может он спать, не может! — сказал себе Мицос и осторожно приоткрыл глазок. Белояннис лежал на койке в своей любимой позе (руки за голову), глаза его были как будто закрыты. Впрочем, в полутьме трудно было разглядеть. Когда Мицос, переступив с ноги на ногу, заслонил свет, проходивший через глазок из коридора, Белояннис зашевелился, повернул голову к двери.

— А, господин Загурас, — сказал он негромко. — Что, не спится? Заходите, гостем будете.

Помедлив немного, Мицос отпер дверь, вошел. Ночью по тюремным правилам этого делать не полагалось, но, черт побери, есть на свете вещи, не предусмотренные никакими правилами!

— Что у вас там? — спросил Белояннис, не поднимаясь.

— Пятый номер волнуется, — неохотно ответил Мицос и присел на край шаткого столика.

— Вы бы с ним поласковее, — с явственной насмешкой сказал Белояннис. — Как-никак товарищи по несчастью.

— Кто с кем? — хмуро спросил Мицос.

— Вы с ним, не я же.

Мицос подумал.

— Это как? — спросил он. И тут же понял. — Ох, Белояннис, никак ты не успокоишься. Одной ногой уж там, а все судишь, обвиняешь. И кто тебе дал такое право судить?

— Ты, — коротко ответил Белояннис.

— Что-то не припомню, — желчно сказал Мицос. — Когда же это дело случилось?

— Точный день назвать не могу, но где-то в первых числах декабря сорок четвертого. Когда ты сам себя в тюрьму засадил. Восьмой уж год свой срок отбываешь, без права обжалования, как трус и дезертир.

Мицос коротко посмеялся.

— Ну, если я свой срок отбываю, — сказал он, — то непонятно, что ты здесь делаешь. Я трус и дезертир, а ты свободный человек, как же мы оказались в одной камере?

— Я тебя не звал, ты сам пришел. Значит, есть какие-то просьбы или пожелания. Так я вас слушаю, господин Загурас. На что жалуетесь? На плохое обращение?

— Хорошо играешь словами, комиссар, — медленно сказал Мицос. — Видно, еще не натешился. Ну, я тебе подыгрывать не стану. У меня к тебе один только вопрос: жить хочешь?

— Хочу, Мицос, — тихо ответил Белояннис. — Больше, чем ты, хочу.

— Тогда слушай. Там приятели твои затевают что-то… встретить хотят тебя по дороге, скажем так. Я-то к этому отношения не имею, случайно впутался, но просили передать. Я понял так, что тебе не нравится, когда имена называют, — ну что ж, давай без имен. Что им передать от тебя? В двух словах.

— Можно даже в одном: отставить.

Мицос помолчал.

— И больше ничего?

— Этого вполне достаточно.

— А если они все-таки…

— Нет. Это приказ.

Снова пауза.

— Ладно, — буркнул Мицос. — Мое дело маленькое…

Он вышел из камеры, запер тяжелую дверь, наглухо закрыл смотровое окошко. В коридоре тускло горела слабая лампочка, от ее желтого света Мицоса снова замутило. И опять как-то все перевернулось в его голове, и стало казаться, что придут-таки за ним одним…

«Осужденный Загурас?»

«Так точно, господин офицер».

«Следуйте за мной, Загурас…»

И в машине с решетчатой задней стенкой его повезут на расстрел, теперь уже неминуемый…

Две недели назад, 16 марта 1952 года, Цукалас вызвал Белоянниса в адвокатскую комнату тюрьмы Каллитея в необычное время: во второй половине дня. В то время Совет помилования рассматривал их прошения, и первое, что пришло Никосу в голову, была мысль, что решение уже вынесено. Но Цукалас явился совсем с другими новостями.

— Что вы на это скажете? — спросил он, протягивая Никосу какое-то письмо.

Никос вопросительно взглянул на Цукаласа: была ли нужда его вызывать? Во время процесса и после него адвокат Белоянниса получал множество угрожающих писем, в которых ему советовали покончить с собой, не дожидаясь, пока он станет жертвой «народного возмущения», или же клятвенно обещали поймать его, завязать в мешок и перекинуть через болгарскую границу. В том, что Цукалас сам коммунист и одним миром мазан со своим подзащитным, авторы писем не сомневались: им даже в голову не приходило, что защищать «агента Коминформа» можно из чувства профессионального долга и элементарной человеческой порядочности.