Валерий Алексеев - Улыбка навсегда - Повесть о Никосе Белояннисе

— Потрудитесь перелистать протоколы допросов по предыдущему процессу. Там все подробно расписано, день за днем. Стоит ли повторяться?

— Ты хочешь сказать, что не помнишь, как отвечал на этот вопрос перед прошлым процессом?

— У меня хорошая память, комиссар. Я помню свои показания лучше, чем вы.

— Ну, хорошо. Знакомо ли тебе имя Вавудис?

— Первый раз слышу.

— Допустим. А имя Аргириадис тоже ничего тебе не говорит?

— Нет, это имя мне знакомо.

— Отлично. Когда ты в последний раз встречался с Илиасом Аргириадисом и где проходила ваша встреча?

— В тюрьме Акронавплии, комиссар. Последняя наша встреча состоялась весной тысяча девятьсот сорок первого года. Точнее, это была не встреча, а прощание, так как до этого мы много месяцев сидели с ним в одной камере.

— И больше вы не встречались?

— Не приходилось.

— А в тысяча девятьсот пятидесятом году?

— Еще раз повторяю: с весны тысяча девятьсот сорок первого года я этого человека больше не видел.

— Ну, мы еще вернемся к этой теме. Вавудис — это настоящее имя? Я имею в виду: этот человек по национальности грек?

— Я слышу это имя впервые.

— А что ты можешь сказать о Костасе Гаврилидисе?

— Я попросил бы сформулировать вопрос по-другому.

— Ну хорошо. Знаком ли тебе этот человек?

— Да, знаком.

— Как часто вы с ним встречались?

— В интересующий вас период мы не встречались.

— Откуда ты знаешь, какой период нас интересует?

— Во всяком случае, годы Сопротивления, насколько я понял, вас не интересуют совсем.

— Допустим. Как часто вы с Гаврилидисом встречались в тысяча девятьсот пятидесятом году, после твоего возвращения в Грецию?

— Я уже ответил на этот вопрос.

— Вы состояли в переписке?

— Нет.

— Поддерживали какую-либо связь через третье лицо?

— Нет.

— Каким же образом у тебя на квартире оказались черновики, писанные рукой Гаврилидиса? Залетели в распахнутое окно?

— Послушайте, комиссар. Все бумаги, найденные у меня на квартире после ареста, фигурировали в материалах «процесса девяноста трех». И вам это известно лучше, чем мне. В распахнутое после моего ареста окно могло залететь много бумаг. Меня это мало интересует.

— С кем из руководителей ЭДА, помимо Гаврилидиса, ты состоял в контакте с апреля тысяча девятьсот пятидесятого года?

— Прежде всего, я не состоял ни в каком контакте с Гаврилидисом, и прошу это отметить в протоколе во избежание всяких логических неувязок. А во-вторых, у меня не было полномочий вступать в контакты с представителями каких-либо иных партий, кроме коммунистической. Кроме того, партии ЭДА в тысяча девятьсот пятидесятом году еще не было, и вы это отлично знаете.

— С какими же полномочиями ты приехал?

— Слишком общий вопрос.

— Вот что, Белояннис. Не ты здесь ведешь допрос, и твой опыт политработника вряд ли тебе еще пригодится. Полоса, когда ты вел допросы, в твоей жизни прошла. Я повторяю: какие полномочия дал тебе зарубежный центр КПГ?

— Об этом вы можете прочитать в материалах «процесса девяноста трех».

— Ничего нового ты не хочешь нам сообщить?

— Мне нечего добавить к предыдущим показаниям.

— А кто передавал деньги, поступавшие из-за границы, в партийную кассу ЭДА?

— Первый раз слышу о каких-то деньгах.

— Ты хочешь сказать, что этим занимался не ты?

— Примитивная ловушка, комиссар. И впредь не трудитесь задавать мне вопросы, касающиеся ЭДА. Эта партия была создана уже после моего ареста, и здесь вы ничего от меня не добьетесь.

— Ты хочешь сказать, что никаких денег из-за границы в партийную кассу ЭДА не поступало?

— Все, что я хотел сказать, я сказал.

— Так поступали деньги или не поступали?

— ЭДА — легальная партия. Обратитесь в секретариат, там вам дадут все необходимые справки.

— Ну что ж, — сказал, откинувшись к спинке стула, комиссар Спанос, — дело твое. Мы знаем достаточно и без твоих ответов. Можешь отказаться от дачи показаний. Можешь даже объявить голодовку — если хочешь подохнуть у нас в подвале. Ты нам не настолько нужен, как воображаешь.

— Не проще ли в таком случае пристрелить меня и выбросить в окно с четвертого этажа? А потом объявить, что я покончил с собой. Испытанный способ.

— Послушай, ты, — побагровев, сказал Спанос. — Пристрелить тебя — плевое дело, ни одна собака по тебе не завоет во всей Греции. Но это слишком дешево тебе обойдется. Нет, мы тебя подведем под расстрел, и ты еще покорчишься в тюрьме, надеясь на помилование. Только помилования на этот раз не будет, можешь быть спокоен.