Андрэ Моруа - Письма незнакомке

– А почему пошутили? Очень многие деятели французской революции…

Успокоенная Клер поспешила утешить Лорана, и роль Миррины, разросшаяся и обогащенная, стала одной из главных ролей пьесы.

Наступил день «генеральной». Это был триумф. «Весь Париж, как Лоран, восхищался Мирриной». Зрители, которые в душе разделяли политические опасения Менетрие и подсознательно тосковали по национальной драматургии в духе эсхиловых «Персов», устроили овацию автору. Критики хвалили писателя за то, что он с таким мастерством осовременил античный сюжет, ни разу не впав в пародию. Даже Фабер, всегда очень придирчивый к своим собратьям, сказал Клер за кулисами несколько любезных слов.

– Вы приложили свою лапку к этой Миррине, прелестная смуглянка, – заметил он с брюзгливым добродушием. – Спору нет – это истая женщина, женщина до мозга костей. Ваш праведный супруг без вашей помощи никогда не додумался бы до такого образа… Признайтесь, Кристиан мало что смыслит в женщинах!..

– Очень рада, что вам нравится Миррина, – сказала Клер. – Но я тут ни при чем.

На другой день Робер Кам в своей рецензии говорил только о Миррине. «Отныне, – утверждал он, – имя Миррины станет таким же нарицательным, как имена Агнесы или Селимены». Клер, через плечо мужа с восторгом читавшая статью, не удержалась и пробормотала:

– Подумать только, не будь этой истории с такси, Миррина никогда не увидела бы света.

Остальное принадлежит истории литературы. Как известно, «Филипп» был переведен на многие языки и положил начало новому французскому театру. Но зато вряд ли кто знает, что в прошлом году, когда Элен Мессьер, бросив Лорана, вышла замуж за голливудского режиссера, великий артист обратился к вдове Кристиана Менетрие, Клер, наследнице авторских прав покойного драматурга, с просьбой вычеркнуть роль Миррины.

– Ведь мы-то с вами знаем, – сказал он, – что эта роль появилась в пьесе случайно, в первом варианте ее не было. Почему бы нам не восстановить старый вариант?… Это вернуло бы роли Демосфена аскетическую суровость, которая, признаться, мне гораздо больше по сердцу… Кстати, тогда не придется искать новую актрису на роль Миррины… А обойдясь без премьерши, мы сэкономим на ее жалованье.

Однако Клер мягко, но решительно отклонила его просьбу.

– Уверяю вас, Лоран, вы без труда создадите новую Миррину. Вам это хорошо удается… А я не хочу никаких переделок в пьесе моего мужа. Не следует разъединять то, что соединил Кристиан…

И Миррина, дитя необходимости и вдохновения, продолжала свое триумфальное шествие по сценам мира.

Войдя в нью-йоркский ресторан «Золотая змея», где я был завсегдатаем, я сразу заметил за первым столиком маленького старичка, перед которым лежал большой кровавый бифштекс. По правде говоря, вначале мое внимание привлекло свежее мясо, которое в эти годы было редкостью, но потом меня заинтересовал и сам старик с печальным, тонким лицом. Я сразу почувствовал, что встречал его прежде, не то в Париже, не то где-то еще. Усевшись за столик, я подозвал хозяина, расторопного и ловкого уроженца Перигора, который сумел превратить этот маленький тесный подвальчик в приют гурманов.

– Скажите-ка, господин Робер, кто этот посетитель, который сидит справа от двери? Ведь он француз?

– Который? Тот, что сидит один за столиком? Это господин Борак. Он бывает у нас ежедневно.

– Борак? Промышленник? Ну, конечно же, теперь и я узнаю. Но прежде я его ни разу у вас не видел.

– Он обычно приходит раньше всех. Он любит одиночество.

Хозяин наклонился к моему столику и добавил, понизив голос:

– Чудаки они какие-то, он и его жена… Право слово, чудаки. Вот видите, сейчас он завтракает один. А приходите сегодня вечером в семь часов, и вы застанете его жену – она будет обедать тоже одна. Можно подумать, что им тошно глядеть друг на друга. А на самом деле живут душа в душу… Они снимают номер в отеле «Дельмонико»… Понять я их не могу. Загадка, да и только…

– Хозяин! – окликнул гарсон. – Счет на пятнадцатый столик.

Господин Робер отошел, а я продолжал думать о странной чете. Борак…

Ну конечно, я был с ним знаком в Париже. В те годы, между двумя мировыми войнами, он постоянно бывал у драматурга Фабера, который испытывал к нему необъяснимое тяготение; видимо, их объединяла общая мания – надежное помещение капитала и страх потерять нажитые деньги. Борак… Ему, должно быть, теперь лет восемьдесят. Я вспомнил, что около 1923 года он удалился от дел, сколотив капиталец в несколько миллионов. В ту пору его приводило в отчаяние падение франка.