Андрэ Моруа - Письма незнакомке

Два месяца спустя триумфально завершался вернисаж выставки Душа. Надушенная, ликующая красавица Косневская не отходила от своего великого человека.

– Ах, сколько чувства! Ах, какая пастозность! Ах, какая концептуальность! – певуче тянула она. – И как это вы, мой дорогой, пришли к этому поразительному методу обобщения?

Художник выдержал паузу, раскурил трубку, выпустил облако дыма и произнес:

– А приходилось ли вам когда-нибудь наблюдать за тем, как течет река?

Губы прекрасной польки обещающе дрогнули.

Молодой блестящий критик Струнский в пальто с воротником из кроличьего меха стоял в самой гуще приглашенных на вернисаж и восклицал:

– Великолепно! Неподражаемо! Но скажите, Душ, как, откуда подобное откровение? Не из моих ли статей?

Пьер Душ, выждав, выпустил в него победную струю дыма и произнес:

– А приходилось ли вам когда-нибудь наблюдать за тем, как течет река?

– Потрясающе! Потрясающе! – одобрительно закивал тот.

В эту минуту знаменитый торговец картинами, осмотрев выставленные полотна, остановился перед художником, схватил его за рукав и потащил в угол.

– Душ, дружище, а вы хитрец, – начал он. – Это можно запустить. Оставьте за мной ваши творения. Не меняйте манеру письма, пока я вам не скажу, что можно это делать, и я стану покупать у вас по пятьдесят полотен в год… Идет?

Душ загадочно затянулся.

Мастерская понемногу опустела. Поль-Эмиль Глэз закрыл дверь за последним посетителем. С лестницы доносился, постепенно стихая, восторженный гул голосов. Оставшись наедине с художником, романист с радостным видом засунул руки в карманы.

– Ну что, старик! Как мы их, а? Слышал, что нес этот молокосос с кроличьим воротником? А красавица полька? А три хорошенькие барышни, что твердили, как завороженные: «Так ново! Так ново!» Ах, Пьер Душ, я знал, что человеческая глупость бездонна, но это превзошло все мои ожидания, – он зашелся в приступе смеха.

Художник нахмурился и, глядя на сотрясающегося в конвульсивном смехе писателя, вдруг выпалил:

– Дурак!

– Дурак? – разозлился писатель. – Да мне только что удалось провернуть самую изощренную проделку со времен Биксиу… [29]

Художник самодовольно оглядел два десятка аналитических портретов и проговорил с силой, которую способна дать лишь убежденность в собственной правоте:

– Да, Глэз, ты самый настоящий дурак. В этой живописи что-то есть…

Писатель оторопело воззрился на своего друга.

– Ну и дела! Душ, вспомни, кто подсказал тебе обзавестись этой новой манерой?

И тогда Пьер Душ, выдержав паузу, выпустил из носа густую струю дыма и ответил:

– А приходилось ли тебе когда-нибудь наблюдать за тем, как течет река?

Творчеством Кристиана Менетрие восхищались лучшие писатели нашего поколения. Правда, было у него и немало врагов, отчасти потому, что где успех – там и враги, отчасти потому, что к Менетрие признание пришло поздно, и к этому времени его собратья по перу и критики уже привыкли видеть в нем поэта для избранных, который вызывает уважение, но не способен стать баловнем публики, а стало быть, восхищаться его произведениями было и благородно, и безопасно. Начало карьеры Менетрие положила его жена Клер, женщина честолюбивая, пылкая и деятельная, убедившая в 1927 году композитора Жан-Франсуа Монтеля сочинить музыку к лирической драме мужа «Мерлин и Вивиана». Но окончательным превращением Кристиана в автора сценичных и не сходящих с подмостков пьес мы обязаны актеру Леону Лорану. История эта почти никому не известна и, на мой взгляд, заслуживает внимания, потому что проливает свет на некоторые мало-изученные стороны творческого процесса.

Леон Лоран, сыгравший такую благотворную роль в возрождении французского театра между двумя войнами, на первый взгляд меньше всего напоминал «комедианта». Совершенно чуждый самовлюбленности, всегда готовый бескорыстно содействовать успеху любого шедевра, он в буквальном смысле слова был жрецом театрального искусства и при этом отличался редкой образованностью. Все, что он любил в искусстве, было действительно достойно любви, но мало этого: он знал и понимал самые сложные и непопулярные произведения. Создав свою собственную труппу, он не побоялся поставить эсхиловского «Прометея», «Вакханок» Еврипида и шекспировскую «Бурю». Его Просперо и Ариэль в исполнении Элен Мессьер запечатлелись в душе многих из нас среди самых возвышенных воспоминаний. Как актер и постановщик, Лоран вдохнул новую жизнь в произведения Мольера, Мюссе и Мариво в ту пору, когда погруженный в спячку театр «Комеди Франсез» еще только ждал появления Эдуара Бурде, которому суждено было его пробудить. Наконец, среди наших современных писателей Лоран сумел найти тех, кто был достоин продолжать прекрасную традицию поэтического театра. Французская драматургия обязана ему школой и целой плеядой авторов.