Валентин Курицын - В зареве пожара

Он замолчал.

Задумался, облокотясь на руку.

— Отцу будет неприятно, если ты уедешь…

— Возможно… Старику хотелось бы, чтоб я остался и начал плясать по его дудке. Нет, этого не будет! Трудно с ним ужиться: характер больно скверный. Самолюбив, упрям, недоверчив до болезненности… Не хотелось бы говорить об этом, да уж так к слову пришлось. Ты вот знаешь, даже и теперь он не может отделаться от недоверия ко мне… Войдёт, глазами по углам косится: не стоит ли где бутылка. До тайного шпионства унизился… Кучера расспрашивал.

Антон раздраженно раскашлялся.

— А спросил бы, на какие я деньги пить стану?! В карманах пустота! Если бы не ты с Ликой, так и без табаку бы насиделся.

— А скажи, Антоша… тебя сейчас не тянет…

Ниночка запнулась.

— Не тянет пить, — тихо закончила она.

— И ты тоже! Успокойся: пока еще не тянет.

На его бледном, исхудалом лице задрожала деланная улыбка.

— Ах, сестрёнка, если бы ты знала! Пил я, действительно, много, и ещё, может быть, пить буду, не закаиваюсь… Да ты спроси, отчего я пил, в какое время за рюмку брался… От тоски, от неудовлетворённости душевной… Нелепо жизнь сложилась! Ну, да что там толковать! Много у нас на Руси пьют. Недаром поэт сказал: «одна дорога торная — дорога к кабаку». Бьётся человек, как муха в паутине. Кругом пошлость, мещанские будни. Невольно потянет в Нирвану.

— Господи! да неужели нет в жизни других интересов? Для тебя, например, искусство, театр…

— Ах, ты не знаешь, о чём говоришь! Театр! Я отдал сцене свою молодость, своё здоровье. Лучшие силы своего духовного «я» растратил в чёрной неблагодарной работе провинциального актёра… А что мне взамен этого дала сцена? Нет, не говори об искусстве! В наши дни, в наше время искусство пало. Всё идёт на убыль…

— Но ведь ты любишь театр?

— Да, ты права: я люблю сцену. Никакие разочарования, никакие огорчения — не в силах вырвать этого чувства. Знаешь ли ты, сестрёнка, что раз человек вступит на театральные подмостки, трудно ему расстаться с ними… Рампа имеет страшную притягательную силу… Я отравил свою душу запахом декораций. Наглотался кулисной пыли. Сцена для меня необходима…

Помолчав немного, Антон Константинович продолжал:

— Здесь, в городе я встретился с Васькой Петровым. Он режиссирует в местном драматическом кружке… Мы с ним товарищи: вместе два сезона служили. Приглашал меня играть… Надо будет вот на днях сходить к нему.

Ниночка невольно поморщилась. Она знала этого Петрова. В городе было известно, что он запивает по временам горькую.

— Что же, сходи — это развлечёт тебя.

— Надо сходить… Заплесневел я здесь лёжа… Ну, да довольно об этом! Погоди, Нинок, сейчас я поставлю самовар, будем пить чай…

Он отправился в прихожую и загромыхал там трубою, напевая сквозь зубы:

— Как приятно в вечер майский чай китайский распивать.

Дня через два Антон Константинович направился к Петрову. Адрес у него был записан.

Было часов одиннадцать утра.

Когда он вошел в грязную полутёмную прихожую, слева из-за дверей до него долетел взрыв оживлённого смеха.

Девчонка, встретившая его, мотнула головой и застенчиво прошептала:

— Здесе-ка они…

Затем исчезла.

— Должно быть у Петрова гости, — подумал Антон Константинович.

Постучал в дверь.

— Войдите…

В синеватой волне табачного дыма, наполнявшего комнату, в красных возбуждённых лицах собеседников, в батарее бутылок, стоявшей на столе, — Антон сразу увидел нечто знакомое, близкое и понятное…

Пахло винным перегаром, селёдкой, грязным заношенным бельём, сваленным в кучу под кроватью.

— А, дружище! — радостно завопил Петров, узнав приятеля. — Каким это тебя ветром занесло? Знакомьтесь, чёрт вас побери! Впрочем, стой! Ты чего выпьешь, водки или пива?

— Да я, брат… — начал было отказываться Антон Константинович, но Петров, не слушая, схватил его за руку и подтащил к столу.

— Кубок Большого Орла пришельцу! Живо! — скомандовал он. — Вот так! Наливай с краями… А мы, дружище, вторые сутки пьянствуем. Загуляли и дело с концом. Возьми! Чего ты смотришь?

Антон нерешительно протянул руку к стакану.

— Хворал я недавно… Давно не пил. Пожалуй, вредно будет… Много ты налил, Василий.

— Ну, брат, со своим уставом в чужой монастырь не суйся! Наша богема рюмками не пьёт. Дуй из стакана.

Страстное желание выпить преодолело в Косоворотове голос рассудка. Он осторожно, чтобы не расплескать, взял дрожащей рукой наполненный доверху стакан.