Валентин Курицын - В зареве пожара

На столе около окна кипел самовар.

Мальчуган лет восьми, с бледным малокровным лицом, худенький и не по годам серьёзный, пил чай с блюдечка. Он повернул голову к двери и с робким любопытством посмотрел на Ремнева.

Ольга Михайловна стояла около комода и делала причёску.

— Здравствуй, Олли! — смущённо обратился к ней Ремнев, вертя в руках фуражку. — Кажется, я слишком рано пришёл: вы ещё только встаёте.

Молодая женщина бросила на комод щипцы, которыми подвивала волосы, повернулась к Ремневу и красивым жестом протянула руки.

— Коридорный сказал, что ты ждёшь с раннего утра. Как это на тебя похоже! — протянула она лёгким шутливым тоном женщины, привыкшей нравиться. — Здравствуй, однако… можешь меня поцеловать.

— Олли, родная моя! Я так обрадован… Всё это так неожиданно… Просто не нахожу…

— Ну, хорошо, хорошо… Пусти руки. Какой ты стал нервный, Алексей. У тебя на глазах слёзы. И как постарел! Ник, пойди сюда, поздоровайся с отцом… Ребёнок не узнал тебя… Впрочем, немудрено.

Мальчик слез со стула и нерешительно подошёл к Ремневу. Алексей Петрович поднял ребёнка и покрыл его лицо горячими поцелуями.

— Сынишка, милый мой — шептал он.

— Осторожнее, мой друг. Ты его совсем затормошил, — весело вмешалась Ольга Михайловна. — Оставь же ребёнка, разденься и садись. Будем пить чай и разговаривать…

— Сейчас, Олли. Дай мне полюбоваться на сына. Ведь вот какой молодчинище вырос! Только очень уж бледен он и худ. Сильное малокровие, должно быть, а?

Не ожидая ответа, Ремнев продолжал, обращаясь к ребёнку:

— Так ты не узнал меня, Ник? Не узнал своего папу. Это, брат, нехорошо.

Мальчик посмотрел на Ремнева своими большими тёмно-серыми глазами и серьёзно ответил:

— Теперь узнал… Ты мне делал лошадок из бумаги. Помнишь?

Доверчиво прижался щёчкой к руке отца.

— Помню, дорогой мой, помню, — улыбнулся Алексей Петрович, целуя Ника.

— Папа, у тебя борода колется… А теперь ты будешь мне делать лошадок?

— Лошадок? Ну, это, брат, посмотрим, как нам ещё мамаша разрешит. Ты вот лучше скажи мне: начал ты уже учиться?

— Я уже читаю, — с гордостью заявил Ник. — И пишу… Только ещё плохо… По косым линейкам.

— Читаешь и пишешь. Вот за это молодец!

— Садись же, Алексей. Чай стынет.

Ремнев разделся и присел к столу. Глаза его с грустью и ожиданием остановились на лице жены.

— Ты нисколько не изменилась, Олли, за эти три года. Такая же молодая, свежая и… хорошенькая!

— Будто бы? — кокетливо улыбнулась Ольга Михайловна.

— Как честный человек! — с жаром подтвердил Ремнев. — Ты одна из тех счастливых женщин, над которыми время не имеет власти.

Говорил он совершенно искренне, и это было вполне понятно, принимая во внимание его горячую любовь к жене.

Всякий другой на месте Ремнева, несомненно, нашёл бы на лице Ольги Михайловны следы пережитых лет. Лёгкие морщинки около глаз, скорбные складки рта, дряхлость напудренных щёк — всё это не ускользнуло бы от внимания постороннего наблюдателя.

Но любовь слепа, и Ремнев не видел ничего этого.

В общем, и сейчас, несмотря на свои тридцать лет, Ольга Михайловна могла быть названа красивой женщиной. Особенно хороши были у неё глаза: тёмно-серые, лучистые, оттенённые длинными ресницами.

— Пей же чай! Ты, вероятно, промёрз по дороге. Костюм у тебя совсем не по сезону… Здесь в номере тоже холодно.

— …Пустяки… Я привык.

— Какая у тебя ужасная квартира, серая, тёмная. Как ты можешь жить в такой норе? Должно быть, твои материальные дела совсем плохи?

— Как и всегда, — добродушно улыбнулся Ремнев. — Хотя, собственно говоря, я имею урок, хороший урок. Пятнадцать рублей в месяц…

— И это весь твой бюджет?

— Нет, отчего же, — смутился он. — Я работаю в местной газете, кое-что перевожу. Вообще жить можно… Разумеется, я мог бы зарабатывать и больше, но ведь ты знаешь, Олли, потребности мои очень ограничены и кроме того…

Ремнев запнулся и смущённо побарабанил ложечкой по стакану.

— Кроме того, что ещё? — пытливо посмотрела на мужа Ольга Михайловна.

— У меня мало времен, я занят.

— Работаешь в комитете? — понизила голос Ольга Михайловна.

Ремнев утвердительно кивнул головой.

— Впрочем, всё это пустяки, как-нибудь устроимся!

Ремнев поднял глаза и тихо спросил:

— Разве ты, Олли, решила… жить вместе со мной?

— Разумеется… Как же иначе? Нужно будет подыскать квартирку поудобнее. У меня есть немного денег — рублей полтораста. На первое время хватит. Там найду какую-нибудь работу. Мне собственно хочется поступить в университет, хотя бы вольнослушательницей. Как ты думаешь, удастся это?