Николай Фробениус - Застенчивый порнограф

За дверью я нашел выключатель, нажал его, и комната стала ослепительно белой. В углу стояла кровать. Стол. На столе графин и стакан. Над столом — фотография пентакс-камеры. На стене напротив вмонтирован экран. И больше ничего. Кровать. Экран. Ночной столик с графином и стаканом. Верхний свет. Фотография камеры. Я вошел в ванную. Там пахло лимонадом и яблоками. Мраморная ванна и стеклянный шкафчик. Я открыл кран и ополоснул лицо и руки теплой водой. В кармане куртки лежало шило. Я направил на руки струю горячей воды и почувствовал, что дрожу. У меня дрожали руки и все тело. Я посидел несколько минут на краешке ванны.

Я не знал, что будет дальше и что я смогу сделать.

Сна у меня не было ни в одном глазу, хотя я не спал всю ночь. Несколько раз я принимался смотреть в окно. Дул сильный ветер, я видел, как над кустами пронеслось маленькое деревце.

Экран был темный. Я лежал на кровати, уставясь на белый потолок. Льющийся с потолка неяркий свет был приятен для глаз. Мне казалось, я смогу заснуть с открытыми глазами. Через пару часов экран тихонько зажужжал и свет на потолке постепенно стал ярче. На экране показалось худощавое лицо. Светлые, как лен, волосы. Тонкие губы. В его взгляде было что-то ущербное, жалкое, Сара, словно он постепенно слепнул. Послышался тот же звонкий голос:

— Ты спал?

Он улыбнулся. Я знал, что это был он, хотя не узнал его лицо. Но не сомневаюсь в том, что это Петер Фем. Он же полицейский из П. Он же фотограф Виго Мартенс. Или Снетрам.

Он продолжал говорить:

— Это не видеозапись, Тобиас. Я нахожусь в другой половине дома и смотрю на экран, подключенный к камере в этой комнате. К сожалению, не могу пожать твою руку. Ведь ты позволил бы мне сделать это?

Он говорил очень вежливо. Я не ожидал, что он окажется таким рафинированным. На нем была белая рубашка. Волосы гладко зачесаны.

— Я — Виго Мартенс, — сказал он.

Я посмотрел на жесткие волоски, торчавшие из его ушей. Внезапно я почувствовал ужасную слабость, мне казалось, что я вот-вот свалюсь с кровати, пролечу по комнате и упаду ему на лицо. Я уцепился за кровать.

— Я посмотрел твои снимки. Они сделаны на высоком художественном уровне. Но скажи мне, есть ли у тебя что-нибудь, что ты боишься показать?

— Что ты имеешь в виду?

— Твои снимки… похоже… я ошибаюсь.

У меня пересохло во рту.

— Не понимаю.

— Может, ты мечтал сделать какие-то фотографии и не сделал… Хочешь, я помогу тебе?

У меня зачесались глаза и закружилась голова.

— Спасибо. — Я заморгал.

— Я хочу предложить тебе работать у меня, Тобиас.

— Что?

— Позволь сделать тебе конкретное предложение. Даю слово, ты будешь зарабатывать больше, чем где-либо. А пока что не хочешь ли провести здесь пару дней, покуда не уляжется непогода? Чувствуй себя как дома.

— А почему?

— Мы потолкуем позднее.

Лицо исчезло.

На экране снова появились лодыжки. Я потер глаза. Пока он говорил, я напряженно думал. Мне казалось, будто я знаю о нем все. Нет, я хочу сказать, что он знает обо мне все. Ведь я не узнал его. Это было так давно, возможно, он изменился. Мне кажется, он болен. Когда он говорил, я не мог вспомнить, зачем приехал сюда. Подумай, Сара, что если бы я все забыл! Если бы остался жить в этом доме, в этой комнате! Забыл бы тебя, забыл, зачем явился сюда! Я посмотрел на лампу на потолке. Желтый свет стал слабее. Я уверен, что там установлена камера.

Я снова лег на постель. Решил разработать план, как ослепить его. Я достал ручку и бумагу и набросал план. Не очень-то сложный.

1. Подружиться с ним.

2. Ослепить его.

3. Незаметно исчезнуть из дома.

Я прочитал план и решил, что он вполне подходящий. Потом скатал бумагу в маленький шарик, обсосал хорошенько, чтобы он стал мягкий, и проглотил.

Я лежал на кровати и думал о Филиппе и Эве. Пытался забыть все за несколько минут. Фотографии, которые я послал Мартенсу, поездку сюда, этот дом и синие холмы, поросшие кустарником. Я лег на живот, положил голову на подушку и стал думать о тебе. Но не смог представить твое лицо. Оно было какое-то неясное, будто чья-то рука махала перед ним, словно кто-то медленно стирал ластиком твои глаза, подбородок… Это было невыносимо, Сара. Я встал и начал искать бумагу, чтобы написать тебе. На полке над ночным столиком я нашел старое «вечное перо», лист бумаги и принялся писать.

Милая Сара.

Уже восемь утра, снова подул сильный ветер, правда не такой сильный, как раньше, но его завывание проникает мне в самое сердце. Облака клубятся над холмами, закрывают вершину горы и снова возвращаются и повисают над холмами. У меня болят глаза. Я так проголодался, что съел листок бумаги. По глупости. У бумаги был привкус чернил, хотя я не писал на ней. Закончив каждое предложение, я останавливаюсь и думаю про свой живот. В животе у меня урчит. Не знаю, продолжать мне писать или пойти поискать кухню.