Николай Фробениус - Застенчивый порнограф

Наконец Пиа приехала. Она вошла с чемоданом в руке, восторженно улыбаясь. Улыбалась она точно так же, как ее мать, способность замечать все до мелочей может уничтожать. Он взглянул на нее, и в тот же момент она была уничтожена. Пиа этого не заметила и продолжала восторженно улыбаться, но он уже сжег ее пейзаж — горный хребет, равнины и реку. Она была иссушена, выжжена, мертва. Он улыбнулся, закрыл лицо руками и заплакал. Тале протянула ему носовой платок и сухо спросила, не пьян ли он.

— Я просто рад видеть вас у себя.

Тале и Пиа улыбнулись. Он предложил им чаю. Они сидели в кухне, ели пшеничные лепешки, пили чай, болтали о плохой погоде, которая должна была наступить, но не наступила. Он рассказывал им забавные истории. А потом пожаловался Тале на свою бессонницу, и она обещала привезти ему в воскресенье вечером, когда приедет за дочерью, какой-нибудь травяной настой. Он рассказал им и про Виктора Маса, известного кинопродюсера, которому раньше принадлежал этот дом, — Виго объяснил, что Мае делал фильмы в рамках дозволенного и был в П. респектабельным гражданином. А в этом доме он пытался обустроить фотостудию, чтобы снимать сцены в стиле классической порнографической эстетики а-ля Делакруа и Дурье и пикантные сцены в буржуазных домах. Виго приходил сюда вместе с инспектором для проверки, но все было в порядке. Мае оставался вне подозрений. Но вскоре оказалось, что почти невозможно найти фотографов, способных делать снимки в старой манере. Дела у Маса шли плохо, и через полгода он решил закрыть ателье. «Тогда я связался с ним, — объяснил Виго внимательно слушающей его девушке, — и купил этот дом по дешевке». Он рассказал ей также о расположении комнат и о камерах слежения. Дом был построен в строгом функционалистском стиле, с белыми внутренними стенами и белоснежными полами, меблировка поражала своей простотой. Мае приобрел дом с двумя оснащенными фотостудиями и лабораторией. Он установил систему слежения, позволяющую продюсеру держать под постоянным контролем деятельность сотрудников. Виго засмеялся. Это оказывало на Маса успокаивающее действие. Ему нравилось сидеть на втором этаже и видеть на экранах все, что происходило в других комнатах.

— А ты можешь, лежа у себя, видеть, что происходит в моей комнате?

— Если захочу, — ответил он.

Он показал ей фотоателье и содержимое нового архива. В основном это были натурные снимки и частично снимки в стиле старой мягкой порнографии. Племянница смеялась с явным облегчением. За ужином она спросила, правда ли, что он не спит по ночам, а он ответил, что наврал Тале, чтобы она беспокоилась о нем. Племянница выпила вина. Он сидел и думал о ее шее, скулах и изгибе губ.

В этот вечер он фотографировал ее, сделал много снимков. Она стояла в белом платье, прислонясь к бетонной стене. Он хотел, чтобы она показывала фотографию мальчишки из Одера. Она сидела на стуле у бетонной стены, подняв вверх фотографию. Это напоминало ему печальный французский фильм, который он видел много лет назад. Он подошел к ней и приподнял ее подбородок. В ее глазах мелькнул не то испуг, не то желание. Отняв руку от ее подбородка, он почувствовал легкий приступ удушья и головокружения, у него было такое ощущение, будто его рука волнуется, что она сама способна помнить, он почувствовал дрожь в предплечье, пальцы были готовы исказиться в гримасе и сжаться в кулак. Стояло лето. Из подвала поднялась влага, она собралась на его лбу в виде мокрого гриба. Лежащая на полу женщина сделала несколько неуклюжих движений, он закрыл глаза и слегка, почти незаметно, сжал указательным и средним пальцами переносицу. За минуту передышки события нескольких дней промелькнули, и неясное ощущение превратилось в твердую уверенность. Они хотели заманить его в ловушку. Взгляды выдавали их. Мимолетные улыбки. Сонливые глаза и едва заметные нервные движения рук. Они явно хотели заманить его в ловушку. Когда перед ним раздвинулись двери здания аэропорта и он стал искать глазами такси, бледный жирный шофер с кустистыми бровями подогнал к нему машину, хотя он не успел и пальцем пошевелить. Он стал отгонять попрошаек, а шофер вырвал у него из рук чемодан и положил его в машину. По дороге в центр шофер выпытывал у него, откуда он приехал, как его зовут, чем он занимается.

— Так вы полицейский?

В отеле портье посмотрел на него с холодной враждебностью, в полицейском управлении шеф полиции лебезил перед ним, рассказывал ему разные истории, но во время выступления он заметил среди новобранцев его сонное лицо. Медлительность Себастиана, неуклюжее упрямство фотомодели Юлии. Виго впился пальцами в переносицу. В их план входили пристальные взгляды, нервные движения рук, быстрая подача машины, напряженное внимание слушателей, нерешительная интонация Себастиана, скулы Юлии, лестница, туча, закрывающая солнце, фальшивая купюра, кровать в номере отеля, виски в баре, кубики льда, лоб швейцарки, глубокий сон, головная боль, влажность, сигары Себастиана, вечная улыбка Юлии. Все это — непонятные детали плана, разработанного чуть ли не целым городом с единственной целью: заманить его в ловушку. Все, что он мог теперь предпринять, — это сделать что-нибудь совершенно немыслимое, отчаянное, что опрокинет их план, который они так старательно готовили, и напугает их до смерти. «Я заставлю их лица исказиться от боли, распахну перед ними дверь в ад», — подумал он, зная, что эти слова означают лишь одно: свободу. У него задрожала левая рука. Он открыл глаза и стал бесцельно мерить комнату шагами, потом наклонился над ней, что-то небрежно сказал, и этой беспечной игре пришел конец. Он понял: ему нужно примириться с болью, которую приносит свобода, такой острой, что после нее наступает покой, тишина. Он отдернул руку и вернулся к фотокамере. Пиа сидела в белом платье, задрав вверх подбородок. Он стал снимать ее. Через полчаса она сказал, что ужасно устала, что у нее занемела шея. И он, похвалив ее, закончил съемку.