Николай Фробениус - Застенчивый порнограф

Я сидел на кровати и обдумывал свой план. Потом лег и стал растирать живот. Наконец встал, чтобы проверить, лежит ли все еще шило в кармане куртки. Когда я повернулся, то уставился прямо в лицо Мартенса на экране. Сейчас оно казалось бледнее и изможденнее. Глаза широко раскрыты. Он попытался улыбнуться. «Не заметил ли он чего-нибудь? — пробормотал я себе под нос. — А вдруг заметил?» Мартенс посмотрел в сторону, словно в его комнате находился еще кто-то. Но никого не было видно.

— Ты очень бледный, Тобиас.

— Бледный?

— Ты хорошо выспался?

Я пожал плечами.

— Тебе наверняка любопытно узнать, почему я пригласил тебя сюда Ведь мы с тобой незнакомы. Хочешь посмотреть мои снимки? Я всегда интересовался фотографией. Рассказать тебе одну историю? Что? Ты не ответил. Ты очень бледный, Тобиас. Родители подарили мне камеру, когда я был еще мальчишкой. Собственно говоря, мне подарил ее отец. Он тоже любил фотографировать. Мою мать… это не интересовало.

Но, по правде говоря, он не был моим отцом. Я хочу сказать, в социальном и эмоциональном смысле — да, но не в биологическом. Своего биологического отца я не знал, никогда его не видел. Во всяком случае, фотоаппарат дал мне приемный отец. И кто же еще может подарить ребенку фотоаппарат, как не отец? Спроси, и я дам точное определение слову «отец». Это взрослый мужчина, который дарит ребенку фотоаппарат. Ну, в общем, я получил фотоаппарат от этого мужчины. Я был тогда ребенком, нет, скорее подростком. По сути дела, я еще не дорос до юноши. Я пребывал в переходном возрасте. Может, я был так неуверен в себе, потому что я был не тем и не этим. У меня было такое ощущение до того, как получил от отца фотоаппарат. Ясное дело, я тут же начал фотографировать. Что стал бы делать ты на моем месте? Я имею в виду, если бы получил шикарный фотоаппарат. Хотя меня вечно мучило какое-то беспокойство, это не помешало мне тут же начать фотографировать. Я полюбил этот фотоаппарат, Тобиас. Я принялся рьяно снимать все, что видел вокруг, — лужайку в парке, машину отца, свою кровать и письменный стол, плакат с любимыми футболистами. Глядя на снимки, я думал, что это мой мир, только мой и больше ничей, я был его хозяином. Я создавал его. Я снимал свои руки, коленки, которые смотрели друг на друга. Держал камеру перед собой и фотографировал свое лицо. Рассматривая снимки, я понял, кем хочу стать. Позднее я начал потихоньку снимать свою сестру. Я любил эту камеру. Я уговорил свою первую возлюбленную позволить мне сфотографировать ее живот. Мне очень нравился этот снимок. Эта девушка была тяжело больна. Я поступил в полицию, Тобиас, и на много лет забросил фотографию. Я видел криминальные снимки, отвратительные. Не хочу говорить с тобой о вещах, которые заставляют человека делать подобные фотографии. Несколько лет назад я проходил мимо одного магазина. На витрине я увидел фотоаппарат, похожий на тот, который получил от своего отца. Я зашел и купил его. Это была камера «Хассельблад». Я стал перебирать свои старые снимки. Они показали мне, насколько я изменился. Это были фотографии другого человека Я смотрел на них с удивлением. Неужели это я? Это были мои снимки. Прекрасные снимки. И я снова начал фотографировать, я не хотел делать подобные снимки. Не знаю, были ли они правдивыми. Но они были правдивее меня. О, я знал, что это единственное, для чего есть смысл жить. Создавать фотографии безобразные и успокаивающие душу. Я остановился, не давая себе упасть сквозь годы. Остановился у пропасти. Впервые в жизни я почувствовал, что переполнен чем-то новым. Переполнен до краев.

Он внезапно замолчал. Послышался щелчок, и лицо Мартенса, его голос исчезли. Несколько минут я сидел неподвижно, уставясь на темный экран. Я пытался думать о том, что услышал. Но чуть погодя понял, что он не сказал ничего существенного. Он этого и хотел, Сара, чтобы я сидел и размышлял над его пустой болтовней.

В доме было тихо. Доносилось лишь завывание ветра. Я сидел и прислушивался, надеясь различить еще какие-нибудь звуки: гудок локомотива, крик, тихий свист, звон металла, разбивающего стекло! Но в доме царила тишина, я ничего не слышал, кроме ветра.

С.

Я заснул и проснулся, засыпал и просыпался. Мне приснилось, будто у меня дырка в голове и я спятил.

Я вспотел и чувствовал себя разбитым — наверно, у меня поднялась температура.

Мне снились странные сны, Сара, видно, потому, что я заболел. Я сидел в партере старого театра, в третьем ряду, на седьмом месте, как раньше, и смотрел на обитые бархатом кресла. Голова у меня была маленькая, детская, глаза сильно болели, словно хотели вырваться из глазниц на свободу. Посреди сцены стояла на четвереньках моя мама. Она громко и раскатисто хохотала. «О-о-о, какая она очаровательная!» — пробормотал я. Я встал и помахал ей. Лица ее я не разглядел, только широко раскрытый рот, который рявкнул: