Николай Фробениус - Застенчивый порнограф

Постепенно он в самом деле скользнул в своего рода забытье, и сразу же на него обрушились сновидения. Сны были лихорадочные и счастливые. Может, ощущение, что он наконец заснул, принесло ему облегчение. В это утро он проснулся от такого сна. Солнце щекотало его тощими пальцами. Смех клокотал у него в груди и вырывался наружу. Кончиками пальцев солнце касалось его век и ноздрей, льнуло к нему, он лежал с закрытыми глазами, залитый ярким светом. При этом освещении у действий не было названий, он не знал, какими словами обозначаются вещи, и ничего не помнил о них. В этом ослепительном свете не было ничего, кроме образов. А образы являлись ему в виде теней. Будучи полицейским, он привык к этому; все представлялось ему в виде теней: бумажная волокита, выяснение дат, беседы и допросы были направлены на то, чтобы вырвать у теней реальные образы. Может, это связано с тем, что кривая насилия поползла вверх? Ему приходилось ловить тени глазами и отделять от образов. Он осторожно раздевал живые образы, различал соски, жадные руки мужчины, груди женщины. В этом светлом мире он видел все, а сам становился невидимым. Он проснулся, почувствовал облегчение. По утрам он обычно не чувствовал себя отдохнувшим, а в это утро был бодрый и сильный. Это казалось ему нелепым. Странные, необычные сны приснились ему ночью. Он засмеялся, стоя под душем, и поймал себя на том, что испытывает радость. Он оделся, вполне довольный собой постоял у кровати, на которой спал, пытаясь представить себя спящим, ощущая в теле успокаивающие остатки сна.

После завтрака он нередко испытывал удушье и потому предпочел ограничиться чашкой кофе с сухим печеньем, а потом вышел на террасу. Прошлой осенью он привел ее в порядок, покрасил и теперь часто сидел на открытом воздухе. Весеннее солнце сильно пригревало. Вообще-то он считал этот свет слишком ярким и резким, тем не менее у него вошло в привычку каждое утро проводить несколько минут на террасе, ему казалось, что он пронизан солнцем. Нелогичные привычки полезны. Ему доставляло удовольствие испытывать легкое недомогание, оно вызывало в нем необъяснимую радость. Терраса выходила в заброшенный садик. Он сел на старый плетеный стул и положил ноги на табурет. Несколько минут он сидел, впитывая солнечный свет и пытаясь вспомнить то, что видел во сне. В десять минут девятого он встал, подошел к перилам и посмотрел на дорожку внизу, до которой от дома было метров двадцать. Каждое утро в восемь десять — восемь пятнадцать по ней проходила школьница лет четырнадцати-пятнадцати, рыжая неуклюжая коротышка с маленьким двойным подбородком, с веснушками на носу. У нее был жирный животик, под пестрым джемпером торчали груди, как два мандарина. Были ли на ней брюки или юбка, одежда всегда плотно облегала зад. Ему нравилось смотреть на ее бесформенное тело, вызывающее в нем сладостный трепет и смутное желание защитить ее. Он знал, что она не замечает его. У него слегка кружилась голова, ее вид поднимал ему настроение. Она проходила внизу под ним, покачивая из стороны в сторону рыжей головой, а он воображал, как стал бы фотографировать ее лицо, если бы ему предоставилась такая возможность.

— Ааа, ааа, — произнес он нараспев.

Когда девчонка исчезла за кустами, он вдруг почувствовал странную тревогу и покрылся испариной, пошел в ванную, вымыл руки и ополоснул лицо холодной водой. Потом открыл шкафчик с лекарствами, достал из коробочки двухмиллиграммовую таблетку либрума и проглотил. Пока он что-то делал, ему удавалось держать память под контролем. Но стоило ему лечь отдохнуть, как он начинал вспоминать. Без снотворного (он перешел на разрешенный законом рухипнол) и либрума ему теперь редко удавалось уснуть. Сначала лезла в голову всякая ерунда — подошвы детских ботинок, жирные пятна, мамины уши, игра со спичками, униформа отца, запыленное окно, машина, гараж, девчонка с косой челкой. Но постепенно спокойная река воспоминаний всякой дребедени превращалась в нечто иное.

Перед ним ошеломляюще отчетливо возникал бетонный пол. Он с замиранием сердца разглядывал его крупинчатую структуру. Свет фотоламп ослеплял его. Он видел капли пота на щеках Себастиана Ногти на ногах Юлии. Колени. Ляжки, темное пятно лобка. Он переводит взгляд на рубашку Себастиана На его глаза. Ловит ее взгляд. Фотокамера. Бетонный пол. Ногти.

Фотографии штатных полицейских тоже имеют обыкновение покрываться пылью.