Николай Фробениус - Застенчивый порнограф

Саре.

Это самое важное письмо из всех, что я написал тебе. Правда, это довольно странно. Пожалуй, и не к чему писать его. Ты должна была бы получить его год назад. Если на то, чтобы написать письмо, понадобился целый год, не знаю, сколько времени нужно для того, чтобы убить человека. Может быть, вся жизнь. Хорошо, что я задумал это давным-давно.

Когда я полагал, что ты находишься в этой стране, то надеялся найти Петера Фема за неделю. Мне не хотелось думать о том, что он сделал с тобой, но не думать я не мог. Ты стояла у меня перед глазами. Ты и полицейский. Он издевался над тобой. Я не мог отогнать эти мысли, но был вынужден закрывать глаза. Не хочу писать об этом. Да и ни к чему. Узнав, что ты по-прежнему в Одере, я разозлился на него еще больше. Я так мечтал найти тебя и освободить, как Супер-Дуде. Иногда я начинаю сомневаться, узнаю ли я тебя, Сара. Но ведь это чушь собачья. Ясное дело, узнаю.

Иногда я говорю себе: «Не к чему больше писать ей. Ведь все, что мог, я уже рассказал». Но я понимаю, что должен продолжать.

Я расскажу тебе об этом.

Ну вот, снова пишу тебе.

Вчера я решил, что отыскал его. Я уверен, что найду, только еще не знаю точно, как это сделать. В одном фотомагазине я раздобыл адрес человека, купившего камеру, с помощью которой были сделаны те снимки в Одере. «Попался!» — подумал я.

Не всегда все получается так легко, как хочешь. Тетя Элена часто говорила, что иной раз мир бывает мудренее, чем разум Господень. Вспоминая поговорку тети Элены, я всегда смеюсь над собой. Я пытался найти сайт В. Снетрама в Интернете, но его там нет. В телефонном справочнике указан номер телефона, который не отвечает.

Вчера не писал тебе. Я ужасно устал. Но теперь продолжаю. Филипп и Эва сегодня поссорились. Эва рано легла спать. Она как-то разом сильно постарела. Кожа на скулах обвисла, глаза напоминают разбитые окна, а щеки — поникшие паруса, губы шептали: «Ужасно, ужасно, я ухожу, удаляюсь». Я просто не мог смотреть на нее. Даже обрадовался, что она уйдет. Мне было просто невмоготу видеть ее перекошенную физиономию. Она сказала: «Я удаляюсь» — таким тоном, каким старый адмирал обращается к другому адмиралу. Час спустя они снова затеяли свару. Я надел шлем и стал бродить по Интернету, увидел фотографию пары, купающейся в ванне с молоком. Мне это наскучило, и я вспомнил о незаконченном письме.

Я сделал то, что и собирался, в школу опять не пошел.

В девять часов я стоял возле старого деревянного дома Было холодно, но я вспотел. Пот стекал мне на глаза По дороге я все время бормотал: «Он не узнает меня, не узнает». Но когда я увидел дом и ворота, все мысли разом вылетели у меня из головы. Я подошел к воротам, посмотрел на них. Потом отошел назад, на то место, где стоял. Я продолжал потеть. Подождав еще немного, я снова приблизился к воротам и прошел в них с закрытыми глазами. Я придумал, что сказать, если он откроет дверь. Спрошу адрес и уйду. Я пересек заброшенный садик и остановился у входной двери. На лестнице было темно. Звонок не работал. Я постучал. Никто не ответил. Молчание. Я не переставал потеть и все время думал об этом имени: В. Снетрам. Из садика доносилось птичье щебетание. Я постучал сильнее. Опять ни гу-гу. «Надо возвращаться домой», — подумал я, но вместо этого отворил дверь и вошел в дом. На полу я увидел плесень и паутину, обувь, покрытую слоем пыли. Из коридора я прошел в комнату. На столе стояла кастрюля. Я нагнулся над ней. На дне кастрюли была засохшая еда — остатки капусты и баранины. Я прошел в гостиную. На стенках полки без книг. Торшеры с венками пыли. Запыленные, словно запорошенные снегом, ковры. Я посмотрел на свои ботинки. Они оставили следы на полу. Посмотрелся в зеркало и вытер пыль со щеки. Отсюда на второй этаж вела винтовая лесенка. На одной ступеньке лежала старая пожелтевшая газета. Под портретом женщины с жирным лицом я прочитал заголовок: «Мы были любовниками ». Я вошел в детскую. На постели, под одеялом в красную крапинку, спал старик, напустив слюну на белую подушку. Я подошел к нему так близко, что почувствовал его зловонное дыхание. Он спал с блаженным выражением лица. Его волосы были тоже припудрены пылью. Внезапно старик проснулся и вперил в меня светло-голубые глаза. Потом медленно приподнялся на локтях, потянулся и облизнул губы.

— Сухо, — сказал он.

— Что? — удивился я.

— Сухо во рту.

Я кивнул. Старик встал с кровати и зашагал по комнате, медленно переставляя длинные ноги.