Фернандо Намора - Огонь в темной ночи

— Учиться — это тоже труд.

Наниматель едва сдержал ухмылку. Затем, изменив выражение лица, строго спросил:

— У вас есть опыт вести записи?

Он солгал:

— Некоторый.

— Не понимаю, почему вы хотите занять это место. Оно не для ученых.

Зе Мария прикусил губу. Унижение раздражало его, и в то же время он был доволен.

— Я не ученый и давно оставил занятия.

— Если так… — радостно снизошел тот. И, окинув оценивающим взглядом гладкие руки Зе Марии, добавил: — Но вы наверняка хотите хорошего жалованья и поменьше работы…

— Я выполню свои обязанности. Что касается жалованья, то это вам решать.

Хозяина не интересовали такие работники, ленивые, праздные, но его все же прельщала мысль иметь в своем доме, в доме невежды, субъекта, который принадлежал к благородному сословию. Это было бы небольшой местью за свое униженное положение, местью, которую он мог себе позволить. Он уже чувствовал себя укротителем, тянущим на поводке сильное, но усмиренное и презренное животное.

— Нет. Скажите, сколько вы хотите получать. Мне нравятся люди, знающие, чего они хотят.

Хозяин наймет его, потому что он видел, что тот беззащитен перед его хитростью. Те, кто, как эта бестия в сандалиях, карабкался по ступеням жизни, выучили одновременно все правила игры, в то время как другие, студенты, теряли годы в мире фикций и оказывались безоружными, когда были вынуждены наконец вступить в борьбу.

Он должен был назвать любую цифру, даже если тот, другой, возмутится.

— Пятьсот эскудо.

Владелец пекарни вытянул шею, как разъяренная кобра.

— Сеньор издевается надо мной. Я должен был понять это с самого начала.

Голос его изменился; Зе Мария почувствовал в нем не только суровость, но и так хорошо известную ему черту: оскорбленную смиренность жителей его деревни. Эту чувствительность, которую легко ранила любая обида. Но Зе Марии необходимо было занять это место. Он должен уйти отсюда, только покончив с делом.

— А вы сколько предложите?

Тот с блуждающим взглядом продолжал незаметно наблюдать за студентом.

— Двести. Кроме того, первый месяц — испытательный. Я хочу посмотреть, как вы будете работать.

Двести. Маловато для него. Но это была работа. Быть может, Эдуарда и найдет свои хваленые уроки, однако первым нашел заработок он.

— Согласен.

Мужчина хлопнул ладонью по столу. Дело сделано.

Ночи были еще холодными. Луис Мануэл, хотя и зарылся по самый нос в пальто из пушистой шерсти (Зе Мария сравнивал его со скафандром), чувствовал, как сильный ветер обжигал его лицо. Но не только холод заставлял содрогаться его тело; к этому примешивалось и какое-то беспокойство перед чрезвычайными событиями. Жулио, идя рядом с ним, казалось, не реагировал на суровую погоду.

Оба шли по улицам, низко опустив головы. Они поспорили в комнате Зе Марии; Луис Мануэл хотел подробнее узнать об этом загадочном товарище, Мариньо, которого они собирались встретить у поезда. Он сгорал от нетерпения скорее познакомиться с ним.

— Черт возьми! — Луис Мануэл не понимал, почему он не заслуживал доверия узнать некоторые подробности. Но Сеабра изобразил улыбку волшебника, спрятавшего в рукава то, что не должны видеть зрители. Неприступный Жулио предпочитал не отвечать, в то время как Абилио, привыкший молчать, терпеливо и не протестуя размышлял о загадочной атмосфере того собрания, как всегда, покорно смирившись со своей ролью статиста. «Но если и было так, если и была необходима таинственность, — задавал себе вопрос Луис Мануэл, — зачем тогда позвали меня? Зачем позвали Абилио?» Можно было подумать, что эта таинственность нуждалась в каком-то ритуале и, следовательно, в присутствии посвященных, от которых, однако, почему-то скрывали секреты. Часто он сознавал, что его богатство, семья, комфорт были как бы пятнами, которые не могла нейтрализовать никакая идеологическая позиция. Хуже того, ему не позволяли очистить от подозрений его отношения с друзьями. А он нуждался в естественной и искренней дружбе до конца. Но как, если они, друзья, иронически воспринимали его попытки найти с ними общий язык. Если они толкали его на то, чтобы он спрятался в раковине своей робости, боязни, ущемленных эмоций, в которой рос и увядал придуманный им мир?

В этот момент ему было невыносимо чувствовать себя таким далеким от товарищей. Ему нужно было убедить их в своей смелости, готовности совершить какой-нибудь поступок, который освободил бы его от того преступления, что он родился буржуа. Напряженная атмосфера, создавшаяся в их взаимоотношениях, должна быть ликвидирована уже этой ночью — и навсегда. Он задел своего спутника плечом. Вздрогнул. Пустынная ночь звала его к этому окончательному сближению.