Феррейра Кастро - Сельва

Сейчас перед ними на краю тропы возник высокий грот, образованный корнями огромного дерева, фантастический храм народа, чья архитектурная мысль черпала вдохновение в утонченных памятниках Востока. Храм являл своим посетителям бесчисленные арки, причудливой формы двери и залы, где полдюжины человек могли, расстелив скатерть, пообедать или сыграть в карты, скоротав тем самым долгие дождливые дни.

— Это сапопема [31] Сапопема — корень, который растет вместе со стволом, образуя вокруг него плоские отделения; поднимается иногда на два метра над землей. , — пояснил Фирмино, увидев, что Алберто разглядывает огромное корневище, все в толстых, рак стены, пластинах, которое обвивалось вокруг ствола, словно декоративная резьба эпохи Мануэла I [32] Мануэл I — король Португалии (1495–1521). .— Если вы вдруг заблудитесь, ударьте по нему, и какой-нибудь серингейро вас непременно услышит.

Вытащив из ножен свой большой нож, мулат несколько раз ударил им по растительному чудищу, Звук, многократно повторенный корневищем, глухим эхом разнесся по сельве, нарушая тишину на многие километры вокруг.

Убрав нож, Фирмино снова заговорил о жестокости индейцев:

— Вот в таких корневищах они и прячутся, когда хотят выпустить стрелу в серингейро. Мы идем мимо, они свистят, и когда мы поворачиваемся к ним грудью — жик!

Алберто не хотелось ссориться с Фирмино, но ему надоело, что тот все время подтрунивает над ним. Он перевел разговор на другое:

— А куда отправятся те, что приехали вместе со мной?

— Их разошлют по разным здешним поселкам: в Лагиньо, Параизиньо или Буиассу… Туда, где есть незанятые тропы.

— А эти места далеко от Тодос-ос-Сантос?

— Не так чтобы очень далеко, если знать дорогу. Но идти нужно через болота, озера и береговые заросли. Из каждого поселка есть дорога к бараку сеу Жуки.

— И сколько человек в каждом поселке?

— А столько, сколько троп. В Тодос-ос-Сантос, после того как индейцы отрезали голову Фелисиано, осталось двое, я и Агостиньо. С вами теперь будет трое. В Игарапе-ассу — десять. В Попуньяс — пять. В Лагиньо — всего четверо. — Заметив, что темнеет, Фирмино заторопился: — Пошли, пошли! Иначе придется топать всю ночь.

На сельву быстро спускалась тьма, и заросли растворялись в ней, теряя свои очертания и размеры. Потаенных мест, где обитала вечная тень, становилось все больше, тьма поглощала огромные вековые стволы. Вязь ползучих растений была уже вовсе неразличима, и лишь на самой земле чернели мертвые листья. Свет сейчас едва касался самых высоких вершин, чьи фантастические силуэты рисовались во всем своем великолепии на фоне темно-синего тусклого неба.

В безмолвии сельвы что-то назревало. В преддверии ночи сельва начинала говорить. Кругом возникали странные неясные звуки, какие-то бессвязные хрипы доносились до ушей Алберто.

Наступившая темнота не была тоскливой. Стало душно, словно над зарослями натянули огромный полог.

Фирмино предупредил:

— Здесь поосторожней, молодой человек!

Алберто осмотрелся: они выходили к протоку, где с одного берега на другой был перекинут мост — два бревна и с полдюжины досок, перевязанных лианой.

Когда, перейдя мост, они снова вышли на дорогу, тропа выглядела как темный туннель. Фирмино стал на колени, поставил на землю фонарь, вытянул фитиль, пальцами снял с него нагар и, чиркнув спичкой, зажег. Потом его рука нащупала в мешке бутылку кашасы, и он протянул ее Алберто.

— Нет, нет, большое спасибо.

— Ну хоть глоток…

— Нет, нет.

Но поскольку Фирмино предлагал от чистого сердца, Алберто поднес горлышко бутылки к губам. И сразу же отдал бутылку Фирмино. С тех пор как он в детстве однажды заболел, выпив водки, у него вызывало отвращение все, что пахло алкоголем.

Фирмино, напротив, с видимою неохотой расстался с бутылкой. Потом поднялся, наслаждаясь бегущей по жилам горячей волной, взял фонарь и двинулся вперед.

Они шли час, другой по бесконечной дороге, и гаснущий свет заставлял плясать теин на стволах деревьев, создавая на ходу замысловатые углы, переходы и плоскости.

Уставший от долгого пути и разговоров, Алберто шел молча. Тяжесть снаряжения и съестных припасов при каждом шаге болью отдавалась в спине. Но он не жаловался: его самолюбие даже как будто находило в этом тайную отраду. Иногда глаза его сами собой закрывались, и он двигался, как в полусне. Но боязнь наткнуться на мертвые стволы, перегородившие тропу, заставляла его открывать глаза и щуриться от слепящего света фонаря. Голова у него разламывалась от усталости, и мысли были обрывочны, бессвязны, они возникали и тут же исчезали из его измученного мозга. Он вспоминал Балбино, и дядюшку Маседо, и старые камни Трех Домов, и профиль доны Яя, и кусок вяленого мяса в лавке Жуки Тристана. «А правда ли все это? А что, если и на самом деле здесь есть индейцы и Балбино послал его в Тодос-ос-Сантос нарочно, чтобы отомстить?» Затем в его памяти воскресла Португалия с Масиелом, университет, бегство в Испанию, мать. Если бы она узнала о его нынешних страданиях, она умерла бы от печали!