Феррейра Кастро - Сельва

Рушилась надежда, которая собрала их всех здесь. Тягучего каучукового сока, все время падающего в цене, сейчас уже не хватало на маниоковую муку и килограмм вяленого мяса — то немногое, что серингейро брали по воскресеньям, когда приходили в барак на берегу получать товары в обмен на каучук. Даже те, кто тяжким, изнурительным трудом смог добиться того, что у него хоть немного оставалось после всех вычетов, оказались сейчас в безвыходном положении, так как стоимость питания стала превышать их заработки. Нелегко было выпросить несколько метров холста на новую рубашку или литр кашасы, разгоняющей печаль, ибо Жука Тристан был против роста задолженности у тех, кто не гасил аккуратно свой долг. А к тому же такие плохие вести приходили с каждым пароходом из Пара или Манауса!

Возвращение в родную деревню, там, далеко, в сертане Сеары или Мараньяна, представлялось сначала очевидным, затем сомнительным, а теперь уже почти невероятным. Все, что у них было, это «тропы», которые давали не больше двух галлонов каучука, если вообще давали. И это за два обхода в день, чтобы в конце месяца сдать едва три круга каучука и несколько килограммов сернамби [22] Сернамби — каучук плохого, качества. , который к тому же сейчас уже ничего не стоил. А эта тупая деревенщина, которая сейчас поднимается по обрыву, надеется, разбогатев, быстро вернуться домой, как те, кто первыми прикрепляли чашки к девственным каучуконосам Амазонки!

И когда один из браво с мешком на спине поскользнулся и едва не упал с обрыва, это вызвало новый взрыв хохота и град насмешек над всеми новичками.

Каэтано вел их вдоль забора из колючей проволоки, который отгораживал дом Жуки и прилегающую к нему территорию от коров и лошадей. Они прошли под огромным манговым деревом, где валялись в грязи свиньи, и вошли наконец в старый барак, который Алберто заметил еще с парохода.

Это была пустая конюшня, сырая, с земляным полом, воздух затхлый, пахло плесенью. В одном из углов стоял ржавый горшок, бойан, уже явно непригодный для окуривания каучука.

— Располагайтесь здесь, — велел им Каэтано и вышел. Это было сказано таким же приказным тоном, каким с ними разговаривал Балбино.

Уроженцы Мараньяна и Сеары опустили на земляной пол свои баулы и мешки и, освободившись от пожитков, в растерянности и смятении смотрели друг на друга.

В одной из дверей появились сборщики каучука и принялись расспрашивать каждого вновь прибывшего, из каких он мест. Посыпались оживленные возгласы, когда кто-нибудь обнаруживал земляка.

Держась настороже, чтобы не дать повода для уже слышанных им насмешек, тем более что его непривычно белая кожа и городские манеры вызывали у окружающих беспокойное любопытство, Алберто расположился поодаль, у другой двери, и, выглянув наружу, стал осматриваться.

Позади тянулась усадьба с высоким кажазейро [23] Кажазейро — фруктовое дерево. и многочисленными гуаявами [24] Гуаява — фруктовое дерево со съедобными плодами. , с целой толпой зеленых зонтичных растений, где порхали попугайчики. Усадьба кончалась у темной линии леса, возле четырех деревянных крестов. А если он тоже умрет здесь? Голоса сборщиков каучука и браво, породненные воспоминаниями о знакомых им людях и местах, навевали на Алберто еще большую тоску. Здесь нет никого из его земляков. И если ему придется тут умереть, некому будет даже известить его мать…

Женский силуэт, мелькнувший в окне, выходящем на веранду главного дома, привлек внимание Алберто, рассеяв его печаль. Но видение исчезло, и блеск оконных стекол не позволял разглядеть то, что скрывалось за ними.

Алберто предположил, что это была жена Жуки, и подумал, что, судя по ее городскому виду, здешняя жизнь вряд ли могла ее восхищать.

«Жусто Шермон» вновь загудел, медленно отваливая от берега. С капитанского мостика Пататива приветствовал Жуку Тристана, который отвечал поклоном с веранды. На палубе первого класса пассажиры равнодушно, с видимой скукой рассматривали серингал, не обмениваясь при этом между собой ни единым словом. А внизу, на палубе третьего класса, виднелись головы трех быков, лениво пережевывавших свою жвачку.

Бинда появился на гребне обрыва во главе длинной вереницы негров и мулатов, тащивших на себе выгруженные товары.

Отплытие «Жусто Шермона» вызвало в душе Алберто новую горечь, и внезапно он ощутил, что успел привязаться к пароходу, — разумеется, не к палубе третьего класса, а к тому неосязаемому, необъяснимому, что заключал в себе пароход, находясь у причала. Теперь Алберто чувствовал себя еще более одиноким, более оторванным от всего мира. Он провожал пароход взглядом, следя за его двумя дымящимися трубами, удалявшимися вверх по реке, с тем чтобы вскоре дымить, возвращаясь вниз по течению в Манаус и Белен, особенно в Белен, от которого всего каких-то пятнадцать дней пути до Португалии!..