Тони Моррисон - Возлюбленная [litres]

Кругами, кругами, теперь она кругами ходила вокруг совсем другой темы, но не той, самой главной.

— Был у меня кусок хорошей ткани, который мне миссис Гарнер дала. Ситец. Полосатый такой, а между полосками — маленькие цветочки. Около метра — мне разве что на головной платок хватило бы. Но я ужасно хотела сшить из него своей девочке нарядное платьице. Расцветка у него была уж больно веселая. Я даже не знаю, как этот цвет называется: такой розовый, но вроде в него еще и желтого чуточку добавлено. Я давно уж мечтала что-нибудь ей сшить из этого ситца, и представляешь, как последняя дура забыла его там! Господи, кусочек-то всего ничего, а я все откладывала — то уставала очень, то времени не было. Так что когда я добралась сюда, то первым делом, еще до того, как мне позволили с постели встать, я сшила малышке платьице из той материи, что у Бэби Сагз нашлась. Знаешь, все, что я сейчас говорю, — это о том, какая я тогда была эгоистка и какая счастливая. Я такого счастья никогда прежде не испытывала. И я не могла допустить, чтобы все это у меня отняли, чтобы моя малышка или кто-то из моих детей жил под властью того учителя. Нет, ни за что! Это было уже невозможно.

Сэти понимала, что тот круг, по которому она все ходила — мимо Поля Ди, мимо самого главного его вопроса, — все равно останется кругом. Что она все равно придет в ту же точку. И если люди не смогли понять ее поступок сразу — то она никогда уже не сможет объяснить его как следует. Потому что правда была предельно проста; это вовсе не было цепью сложных уловок, ловушек, проявлений ее эгоизма и тому подобного. Нет, все было просто: она сидела на корточках среди грядок и, увидев, что они идут, и узнав шляпу того учителя, сразу услышала шум крыльев. Это маленькие колибри воткнули клювы-иголочки ей в голову — сквозь платок, сквозь волосы — и разом захлопали крыльями. И если у нее в голове и возникла какая-то определенная мысль, то это было: Нет! Нет. Нет-нет. Нет-нет-нет. Да, все очень просто. Она просто побежала. Просто собрала все живое, что сама произвела на свет, самые драгоценные части своего существа, подхватила все это и понесла, поволокла сквозь какую-то дымку прочь, подальше, туда, где никто не сможет причинить им вреда, сделать им больно. Далеко, туда, где они будут в безопасности. А колибри все продолжали биться у нее над головой… Сэти на мгновение приостановила круговое движение и выглянула в окно. Она помнила те времена, когда этот двор был обнесен изгородью с калиткой, которую вечно кто-то запирал и отпирал, когда дом номер 124 был полон суеты, словно пересадочная станция. Она не видела тех белых мальчишек, что повалили изгородь, поломали столбы и калитку, оставив дом номер 124 разоренным и открытым всем и каждому; вот тогда все перестали останавливаться возле него и заходить «на минутку». Огромные сорняки заполонили двор, явившись с обочин Блустоун-роуд, и окружили теперь их дом.

Когда она вернулась из тюрьмы, то была рада, что изгороди больше нет. То есть нет того, к чему они тогда привязывали своих лошадей, когда она, сидя в огороде на корточках, увидела проплывшую над верхней планкой забора шляпу учителя. А потом, когда она повернулась к нему лицом и посмотрела ему в глаза, она уже что-то держала в руках, и это что-то остановило его; он отшатнулся. И все отступал и отступал назад каждый раз, как вздрагивало сердце ее девочки, пока совсем не перестало биться.

— Я остановила его, — сказала она, глядя туда, где раньше была изгородь. — Я взяла своих детей и отправила их туда, где они были бы в полной безопасности.

Рев, поднявшийся в голове Поля Ди, не помешал ему расслышать то удовлетворение, что прозвучало в голосе Сэти при этих словах, но ему показалось, что то, чего она так хотела для своих детей, как раз и отсутствует в доме номер 124: хоть какая-то безопасность. Это было самое первое, что он понял, когда переступил порог ее дома. Он считал, что сделал его безопасным, избавил от грозившего ему злого духа, выгнал оттуда эту дрянь и доказал всем, кто здесь настоящий хозяин. И раз уж Сэти сама не решилась на это раньше, он постарался сделать так, чтобы в доме поселилась ее душа; он считал, что сама она почему-то не может этого сделать. Что она всегда жила в этом доме с какой-то беспомощной, извиняющейся покорностью; ведь выбора у нее не было: без мужа, без сыновей, без свекрови, с одной лишь туповатой дочерью, она просто вынуждена была как-то приспособиться, чтобы там выжить. Колючая, вредноглазая девчонка из Милого Дома, которую он знал как девушку и жену Халле, была такой же послушной, как Халле, такой же застенчивой и такой же самоотверженной в работе. Он ошибался. Эта теперешняя Сэти стала иной. И привидение в доме совсем ей не мешало; по той же причине некоторые люди приветствуют появление в своих домах домовых, выставляя им новые башмаки. Эта теперешняя Сэти говорила о любви теми же словами, что и любая другая женщина, но то, ЧТО она говорила, могло человеку всю душу перекорежить. Эта теперешняя Сэти говорила о безопасности для своих детей, держа в руках пилу. Эта теперешняя Сэти не знала, где конец мира, и сама начала все сначала. И он вдруг увидел то, что так хотел показать ему Штамп: нечто более важное, чем сам поступок Сэти, — цель, которой она добивалась. И его это испугало.