Зигфрид Ленц - Хлеба и зрелищ

И только после этого он, Виганд, собрался с духом, окликнул незнакомца и убедился, что это в самом деле Берт.

— Да, парень, когда я опять встретил Берта, он был подсобным рабочим на рыбозаводе. А жил он в сарае, на задворках, около того же рыбозавода. После окончания работы регулярно тренировался. Я заходил к нему в сарай. Все имущество Берта состояло из одной койки, ботинок на триконях и куска мыла. Во дворе рыбозавода он и тренировался после окончания рабочего дня. До сих пор он обретается в том же сарае. Но кое-чего я все же добился: Берт теперь опять у нас, в нашем спортивном обществе. Вначале все были против, но я не сдавался. Помаленьку перетянул на свою сторону Кронерта. А потом, когда и Хупперт высказался за Берта, мы официально приняли его к себе. Слава богу, он уже не в том взвешенном состоянии, в каком был раньше. Следующий забег, возможно, и вовсе изменит его положение. Ему следует предоставить шанс. Если такой человек, как Берт, уходит из спорта, ему следует протянуть руку помощи. Он это заслужил. И вот сегодня вечером мы пораскинем мозгами и решим, как ему помочь.

Но я все равно не мог забыть того, что было раньше. Поэтому я сказал:

— Нечего вам раскидывать мозгами. Подыщите какой-нибудь очень хороший дом и пристройте в нем Берта старшим дворником. Тогда он будет самым молодым старшим дворником во всей ФРГ.

Виганд с яростью махнул рукой и снова горячо заговорил; не сомневаюсь, что он уже не в первый раз произносил эту свою пылкую речь; наверное, с ее помощью он переубедил Кронерта и других членов спортивного общества «Львы гавани». Я понял это после первых же его фраз.

— Послушай, парень. Было время, когда ты считался его другом, когда все мы ходили у него в друзьях. В ту пору он был знаменитым, о нем без конца писали и говорили. И мы, его друзья, тоже без конца писали и говорили о нем. Никому тогда не казалось обременительным поддерживать дружбу с Бертом Бухнером. Да, он покинул нас и перешел в «Викторию»; нам ничего не оставалось, как издали наблюдать за его успехами. Но даже после этого мы частенько вспоминали, что Берт Бухнер начинал с нами. И мы давным-давно втайне простили Берту все, за что вслух продолжали его порицать. Ведь Берт — спортсмен божьей милостью, а когда ты встречаешь спортсмена божьей милостью, изволь мирись со многим! В свое время мы гордились его дружбой, во всяком случае, гордились, пока он был знаменит. Но потом он начал сдавать, его звезда закатилась, дружба с ним перестала быть лестной; вот тут-то мы и начали его критиковать. Ты… Впрочем, не ты один, а все мы поняли, что у Берта бездна недостатков. Странно только, что это пришло нам в голову почти одновременно. Правда, странно? Корабль дал течь, заклепки повылетали, мы тоже повылетали, разлетелись во все стороны… Хороши друзья! А ведь мы должны были поддерживать Берта, стать опорой для него. Но в один прекрасный день, когда он оказался на мели, мы его бросили. Особой доблести я в этом не вижу. Ведь не без нашей помощи Берт стал тем, чем он стал. Каждый из нас вложил в это свою лепту. Мы гнали его вперед, мы его понукали, мы ему аплодировали. Наконец, мы курили ему фимиам, считая, что этот фимиам предназначен и для нас тоже. И еще — мы усердно завинчивали гайки. В результате он целиком положился на нас, на наши восторги. Наши восторги он по ошибке принял за нечто незыблемое, за своего рода страховой полис. Именно в этом его ошибка, парень. Больше ни в чем.

Виганд даже не сказал до свидания, разбежался, вскочил на велосипед и быстро поехал к стадиону; там он сошел с велосипеда и внес его в туннель. Он не дал мне и рта раскрыть, но представим себе, что у меня появилась бы возможность возразить. Что я сказал бы в тот день? Разве я мог объяснить, что разделило нас? Он знал слишком мало о случившемся, я — слишком много. Да, я знал слишком много. На какую-то секунду я почувствовал к Виганду зависть; я завидовал тому, что он может горой стоять за Берта, ведь я вел бы себя точно так же. Но все это продолжалось лишь секунду, потом на меня опять навалилось прошлое.

Стадион от дождя совсем потемнел, под его овал, покоившийся на бетонных опорах, вели черные, похожие на туннели ходы, и когда я вошел в туннель, в котором незадолго до того исчез Виганд, мне вдруг показалось, что я вхожу в гигантскую ловушку.

Я опять вспомнил Берта, попытался представить себе, как он лежит один на кровати в своей конуре — в сарае у рыбозавода, — как он лежит и смотрит в потолок с лампочкой без абажура. Наверное, он смотрит на этот потолок с тем же выражением лица, с каким смотрел когда-то на брезент палатки в лагере под дамбой. Я представил себе, как он встает, умывается, снимает со стены спортивные ботинки, чьи шипы помнят бесчисленные гаревые дорожки, чьи шипы впились в ступню Дорна, преодолевая сопротивление живой плоти… Мысленно я видел, как Берт появляется на пороге своего убогого жилища, проходит мимо штабелей из ящиков, которые сам сложил. Да, в ту секунду я ясно видел Берта, человека, оставившего позади и победившего множество соперников, но не сумевшего победить себя.