Сергей Ионин - Если любишь…

— Пришел.

— Вот и посмотри на меня, какая я стала жалкая.

— Ты не так поняла, не злорадствовать я здесь, за другим.

— Зачем же?

— О жизни поговорить.

— Работаешь?

— В аэропорту. Что-нибудь хотел тебе принести, да ничего не придумал, — солгал он, и она почувствовала неправду.

— Ничего мне не надо от тебя, успокойся, — сказала она усталым голосом, в котором слышалось: «Ах, оставьте меня!» — Говори о жизни.

— Собственно, и говорить нечего. Живу, работаю. Нормально. Помнишь, когда поженились, купили на толкучке старое бельгийское ружье, еще мать твоя ругалась, что деньги зря тратим, отремонтировал, только стрелять все равно нельзя — раковины в стволе. Висит теперь на ковре. Рог еще купил, тоже повесил…

«Что я мелю?! И про рог не вовремя…»

— Да… Да… Да… — повторяла Лариса односложно. — Если хочешь о разводе, скажи прямо. Я согласна. Спасибо, что приехал.

— Подожду пока.

— Скажи — стыдно одному идти в загс…

— Нет, что ты! Не в этом дело!

— В чем же?

— Не знаю. Хотел увидеть тебя, мы ведь давно не виделись. Я вот вылечился, здоров, почти… С палочкой хожу, но хожу.

— Видела, как ты из суда выходил.

— Да, да. Мне тогда, честно говоря, тошно стало. Как это вышло? Почему именно с тобой… с нами?

— Не вернешь.

— Да.

— По всей вероятности, на Октябрьские праздники… тетя Надя говорит, меня выпишут.

— Не надо об этом, Лариса, не место.

— Почему? Ведь все ясно.

— Все! Поговорили, пора и честь знать, — вошла в комнату нянечка. — Больной нельзя нервничать по разным поводам.

Лариса просительно посмотрела на нее: «Еще, еще минуточку!»

— Не могу, не могу… Вы и так уж долго сидите.

Лариса встала.

Дверь за ними закрылась плотно и как-то очень уж надежно.

Дул северо-западный ветер, самый настырный на Урале. Он поднимал с земли опавшие листья и вдруг стихал. Листья, медленно кружась, падали, но ветер вновь налетал порывами и, не давая им коснуться земли, уносил прочь.

Иван вышел из крашеных, болотного цвета, дверей, сопровождаемый любопытным взглядом вахтера.

Куда шел? Никогда потом он не мог это вспомнить. Не было ни желания, ни настроения анализировать, осмысливать поступки. На душе было пусто и холодно, и казалось, впрочем, почему только «казалось»? — так оно и было — закончился большой и тяжелый период в жизни, нечто препятствующее движению жизни вперед сломалось, и впереди вот он! — путь прямой и ровный, но в то же время где-то в глубине сознания тлел уголек тревоги. Впереди, там в будущем времени, были опять задачи, и не верилось, что это когда-то кончится. Что он уже полностью расплатился своими бедами за те минуты, когда был по-настоящему счастлив.

Думы его были какими-то неотчетливыми — так, что-то бессвязное крутилось в голове, будто вспоминал нужное слово, и оно уже было на языке, но так и не проступило, не высказалось… Но потом неожиданно всплыл в памяти разговор с командиром Колесовым, который навестил его в госпитале.

— Знаешь, Ваня, прошу тебя об одном: не унывай. Не дай разуму убить себя. Принимай жизнь, как она есть, — говорил Колесов. — Из детства моего есть такое словечко — юдоль. Жизнь со всеми ее бедами и радостями. Надо жить при любых обстоятельствах. Жить.

Тогда Иван подумал про себя, что легко говорить командиру — здоровому, молодому человеку, перед которым все пути-дороги… Но сейчас вдруг до него дошел смысл сказанного, без болезненной озлобленности дошел, по-людски, по-человечески… Жить! Идти в атаку с виража, назло бедам. Как прадеды. Жить! Чтобы не прервался род Бочаровых.

Они шли уже четвертый день. Старшина артели Осип Рогов-старший вел их из города за озеро Аргази — к золоту. Он шел, давя сапогами сухие ветки и всякую попадающую под каблук букашку. Осип был самый удачливый во всем краю промысловик золота. Вид его был дик, как и лес, в котором он вырос. Осип был неумолим, как золото, золото, на которое построен в городе каменный дом, куплена культурная жена из гимназисток, золото, из которого серьга в его правом ухе и тяжелый перстень на безымянном пальце. Говорили, что не одного неудачника прикончил Осип своим перстнем, служившим ему вместо кастета.

Вторым был Иван Иванович Смоковников, мещанин, служащий нотариальной конторы. Иван Иванович никогда не отлучался из города дальше трех километров, и в это предприятие включился исключительно из-за жены. Содержание Степаниды Андреевны, в девичестве Краснопеевой, дочери богатого казака станицы Троицкой, требовало больших денег, которых у служащего нотариальной конторы было отнюдь не густо. Иван Иванович был по уши в долгах, пришла пора расплачиваться.