Сергей Ионин - Если любишь…

— Ну что, горюешь? Расскажи, что там в суде-то? Небось единственная в палате с уголовным прошлым. Как тебя угораздило?

Лариса в ответ только смотрела затравленно и молчала.

За полгода она многое успела передумать и поняла наконец, это стоило ей огромных переживаний, что Факирод — негодяй, и не любил он ее вовсе, а просто нужна ему была «смена обстановки». Он и сменил свою жену на нее, временно.

Она думала об Иване, которого предала, и это еще больше усиливало боль утрат. Утраты любви и разочарования в ней, утраты доброго имени, своего прошлого. Лариса не представляла, как выйдет из больницы, как будет смотреть в глаза людям, Ивану, если доведется еще встретиться. А встреча эта должна была состояться. Бочаров на развод не подавал. Приезжала повидаться мать, ее не покидала надежда, что Иван и дочь будут вместе.

…В это очередное, мучительно долгое воскресенье с утра в библиотеке была встреча с писателями. Никто из присутствующих в читальном зале этих писателей не знал, но выступающих слушали с интересом, а огромного рыжего поэта несколько раз вызывали «на бис». Тяжко, должно быть, жить местным поэтам, если приходится выступать в таких заведениях. Лариса ушла.

В палате никого не было. Она присела на кровать, достала из тумбочки книгу. Вот уже неделю она читала «Жизнь животных» Брема и удивлялась, как у животных все хорошо устроено — по принципу какой-то жестокой доброты. Природа оберегает своих детей их же руками, точнее, зубами, а человек… человека она выпустила одного в океан добра и зла.

— Бочарова, почему не в клубе? — в дверях стояла нянечка Надежда Алексеевна.

— Не надо, теть Надя, я одна здесь.

— Грустишь все?

— Грущу.

Эта нянечка была единственным человеком, с которым Ларисе было хорошо, тетя Надя умела посочувствовать, ненавязчиво, незаметно, как-то по-матерински приласкать, сказать нужное слово.

— Тебя в приемный покой вызывают.

— Мама приехала!

— Муж.

— Как муж?! — она вскочила с кровати, знала — их встреча состоится, просто неминуема, но не думала, что это произойдет здесь. — Нет! Не хочу мужа!

— Вот тебе и раз, а я к доктору ходила, просила за тебя, он тоже был против этой встречи. Надень халат, доченька, и пойдем, муж тебя ждет.

— Нет! — Лариса расплакалась. — Не здесь, только не здесь.

— Ну-ну, не плачь, — няня погладила ее по голове. — Не плачь. А увидеться вам надо, поговорить, мужик умный — приехал, значит понимает. Идем… Идем же! — Она обняла Ларису и, тихонько подталкивая, вывела в коридор.

— Тетя Надя, я не хочу в этой одежде, мне стыдно, — пыталась сопротивляться Лариса.

— Ну вот, «в этой одежде»… Я дам тебе шерстяную кофту, а платок сними, и ничего… ничего.

Он сидел в небольшой жаркой комнатке, пахло чем-то кислым, нездоровым.

Иван заранее продумал, что он скажет Ларисе, но здесь на ум ничего не шло. Он сидел и не думал ровно ни о чем, это было состояние опустошенности, точно так же с ним бывало, когда он слушал классическую музыку — он тупел и не понимал от чего — от музыки или от безделья. Вошла Лариса. Лицо ее было заплакано, но она держалась. «Москва слезам не верит, — подумал Иван. — Похудела, подурнела, жалкой стала, а было… Надо что-то сказать. Что?»

— Тетенька, вы, может, выйдите, — обратился он к медсестре и подумал, что вначале надо бы поздороваться с женой. — Здравствуй, Лариса.

— Здравствуй, — тихо ответила она.

— Одних оставлять не положено, — сердито сказала нянечка и утвердилась возле стены.

«Черт возьми! Как же говорить при посторонних? Надо было раньше думать, ведь можно было предположить…»

— Здравствуй, — еще раз повторил он, чтобы хоть как-то нарушить наступившую тревожную тишину.

— Тетя Надя, оставьте нас, прошу… — всхлипнула Лариса.

— Ладно, посидите.

— Мамаша, я ж не убивать ее пришел, — возмутился Бочаров.

Нянечка строго посмотрела на него и молча вышла.

— Здравствуй, — в третий раз машинально повторил Иван, смешался, почувствовал это и, стараясь справиться с волнением, добавил: — Пришел вот повидаться, поговорить.

— Да.

— Надо нам что-то думать. — Ему казалось, что он говорит убедительно.

— Да. — Лариса сложила руки на коленях и рассматривала свои ладони.

Иван посмотрел на ее коротко постриженную голову, опущенные худые плечи и замолчал. Хотелось пить, даже лучше горсть снегу, чтобы зубы заломило.

— Я слушаю, говори, — она подняла голову.

— Что говорить-то, я не знаю.

— Но ты же пришел.