Сергей Ионин - Если любишь…

Летяга вылезла из подпола, прикрыла его, потопала по крышке и задернула половиком.

— Ha-ко вот, лучше выпей!

Николай рассеянно взял пустой стакан, подул в него и опять поставил на стол.

— И то. Совсем места не найду. На работе думаю, домой приду — думаю. Вчера микстуру пил успокаивающую — не помогает.

— Дак и че думать-то?

— Так куда мне еще девку? Потом рожать трудно будет.

— У-у… трудно, мне-ка девяносто, да я рожать-то… — бабка, спохватившись, замолчала, прижав бутыль к груди, и, наклоняясь всем телом, налила полный стакан. — Пей!

Он улыбнулся, будто при встрече со старым другом, решительно выдохнул и освободил посуду.

Самогонка была слабой и вонючей. Он сморщился, пошарил рукой по столу, но, не найдя ничего, кроме папирос, опять выдохнул, выгоняя изо рта вредные пары, и закурил.

— Успокоила… хоть немного отойду.

— Да я уж вас знаю, — хитро мигнула старуха.

— Ты на что намекаешь-то, на что? Небось думаешь, сижу — выпить припрашиваю, а? Да у меня уж сотня приготовлена в заначке, если сын родится, — Николай потянулся и широко улыбнулся Летяге. — Сама знаешь… А тебе за добрые слова, а тебе… — Он подумал, чем бы отблагодарить старуху. — Во! Я тебе часы презентую.

— Чево?.. — Старуха подозрительно покосилась на него.

— Часы, говорю, презентую.

— Это чей-то «зентую» тако будет?

— Подарю, поняла? Девяносто лет прожила, а русский язык не знаешь.

— Да уж ты-то, поди, больно умный… — обиделась Летяга. — Трем курям корму дать не можешь, а ешшо ма-а-стер…

Так беседовал Николай с бабкой Летягой, самой древней, наверное, на всей Руси самогонщицей, вдовой друга деда Ивана — Семена Барноволокова.

Беседу их прервал Васька Остяков, сосед Бочаровых, одинокий и потому беспутный мужик. Он не работал ни в совхозе, ни, как большинство их поселка, в геологоразведке, где платили хорошо, не в пример совхозу. Васька летом пас общественных коров и тем кормился. И то сказать — за лето пастух зарабатывал полторы — две тысячи. Был Остяков натурой поэтичной и потому, наверное, писал стихи и про своих друзей и знакомых. Про Бочарова он сочинил следующее:

Николай на Ваську не обиделся, как другие. Какие могут быть обиды… Хотя, прослышав эту присказку, пришел к нему лесничий и долго мололся, мол, душа горит, а за самовольный поруб можно привлечь к ответу. Бочаров, догадавшись о сути прихода лесника, выпроводил его взашей.

Васька с ходу устремился к столу и ухватился за стакан, между прочим, буркнув Николаю:

— Слыш-ко, сын у тебя…

Бабка Летягина, видимо, чтобы зазря не переводить продукт, налила Остякову только полстакана, Васька непонимающе глянул на старуху, но она независимо поджала губы и отвернулась. Выпил, занюхал локтем и обнял Николая.

Бочаров сидел остолбеневший.

— Че сидишь-то?.. Сын, говорю, у тебя. Бабы говорили — в роддоме уж и бирку прицепили: так и так, мол, у Бочаровой сын.

Николай хотел шевельнуться и не мог, плечи стали какими-то ватными, вялыми, и весь он стал словно бы тяжелее весом. Задрожали руки, он зажал их коленями, чтобы успокоить, но затрясся весь, поклацывая зубами, с недоверием спросил:

— Н-не может быть?

— Во, харя… Сын, говорю, магарыч с тебя! Дай ты ему, бабка, стакан, что ли, а то он окочурится тут от радости.

Летяга налила еще полстакана и посмотрела бутыль на свет, оценивая уровень налитого, потом поставила бутыль, подумала, достала из шкафчика половинку очищенной луковицы.

— Разносолов нету…

Николай с трудом проглотил самогон, посидел, вроде как раздумывая, и засуетился:

— Надо мне туда, в этот… в роддом…

— Какой роддом?! — Васька удовлетворенно потирал руки в предчувствии магарыча. — Какой роддом? Забыл, как дочь забирал? Через неделю придешь, а сейчас тебе там все равно делать нечего. Газуй в магазин и ко мне. Яичню изжарю…

— В магазин, а? — Николай вопрошающе уставился на бабку Летягу.

— Бежи, милай, в роддом, не слушай этого шалапута, — бабка осуждающе глянула на Ваську. — Э-э… тебе б только шары налить. Шалопут и есть шалопут…

— Ну, ладно, бабка, — отмахнулся Васька. — Пошли, Колька, неча тут сидеть.

Он взял Николая под мышки, поднял с табуретки и повел к двери.

— А часы-то! — вспомнила Летяга. — Зентуй, че ли…

— Да-а!.. — Николай снял часы с руки и подал бабке. — Спасибо тебе.

— Не за что, милай, ты ей спасибо-то скажи… — проворчала бабка, убирая часы в шкафчик. — Раз обешшал… — будто успокаивая себя, закончила она.