Сергей Ионин - Если любишь…

— Мотаем, Бочар! — закричал Чирков, привстал и упал лицом в мох. Иван не стал его переворачивать, понял: конец. Мимо него бежали грязные, заросшие бойцы «болотной» их роты.

— Братцы, мужики, куда ж вы бежите?! Куда?! — орал Иван.

— Сдыхать, что ли?! — отвечали ему. — Бросай свою бандуру!

— Ну уж, на-кось выкуси…

Иван остался лежать за пулеметом. Он зарядил ленту, машинально потрогал кожух — холодный, — отбросил в сторону какие-то веточки и стал ждать. Ждать было одиноко. И видимо, от нечего делать внимание его переключилось от предстоящего боя на какие-то мелкие бытовые неурядицы. Он вдруг неприятно почувствовал, что давно не брился, потом даже вздрогнул, ощутив, как в ботинке бередит, видимо, уже прорезавшуюся ранку гвоздь. И уже собрался было размотать обмотку, снять ботинок и подложить какую-нибудь тряпочку под пятку вместо стельки, как из болотного редколесья вышли цепью гитлеровцы.

— Мать вашу… — недовольно пробурчал Иван и лег за пулемет, потом, чуть привстав, похлопал по кочке, ограничивающей сектор обстрела, и уже после этого только, успокоившийся и даже довольный проделанной работой, опять припал к пулемету.

Немцы приближались не торопясь. Шли с опаской, но все-таки и не медлили. Было видно, что они не столько боятся сопротивления, сколько опасаются провалиться в зыбкую болотную трясину, потревоженную артиллерией.

За первой цепью показалась вторая, потом третья… Они были уже совсем близко. Иван передвинул планку прицела на прямую стрельбу и нажал гашетку.

Лейтенант Вася при помощи старшин и сержантов сумел остановить бегущих и собрать в березовой рощице за болотом. Солдаты, бледные, но уже успокаивающиеся после пережитого панического страха и трудного бега по болоту, стояли молча, стыдясь смотреть друг на друга.

— Вы что же, а? Ребята, а? — Лейтенант сорвал голос, и потому после каждой фразы в горле его что-то начинало потрескивать, всхрипывать, и он, сокрушенно махнув рукой, умолкал.

На болоте застучал пулемет.

— Ну, вот… Наши там… бьются, понимаешь… А?! Ребята, как же так? — Он опять сокрушенно махнул рукой.

— Вроде все бежали… — виновато пробубнил губастый парень в шапке-ушанке.

— Бочаров остался, товарищ лейтенант, — уточнил старшина Миронов.

Пулемет смолк. Смолкли автоматы. Слышались крики раненых немцев, ругань. Потом простучала и гулким эхом разнеслась над болотом одинокая очередь.

— Че это? — губастый, скосив глаза, прислушался.

— Добили, — Миронов бросил только что свернутую самокрутку под каблук и раздавил ее.

— Кого? — Губастый с сожалением посмотрел на махорку, рассыпавшуюся по траве..

— Кого? — переспросил Иван. — Меня, что ли?

И даже удивился, что может еще спрашивать, говорить… Ведь он же умер, погиб там, на болоте, его добили. Он же чувствовал, как резкими шлепками вошли в тело пули, как по бокам горячими ручейками полилась кровь, как тело прогнулось в последней агонии…

— Кого?! — закричал он. — Кого добили?! Я живой!

— Что с тобой? Иван?! Ваня!

Он с трудом, с болью разомкнул веки и как в тумане увидел тревожное лицо Нины, потолок и красный матерчатый абажур с бахромой.

— Чего? — спросил тихо.

— Кричишь, с усталости, что ли?

Иван отвернулся:

— Сон какой-то приснился. Страшный. Ф-фу-ты… Наслушаешься всего.

— Давай успокаивайся и спать. Вон всех разбудил.

— Ладно.

Он еще долго ворочался, вздыхал, но все-таки уснул. Спал, как казалось Нине, крепко. И только когда в сон его, как в морозное узорчатое окно, просовывалось небритое, по-бабьи перетянутое драной шалью мурло пленного фашиста, непроизвольно дергалась правая рука — защититься, как в детстве.

Утром, позавтракав с хозяевами, они решили пройтись по деревне. Делать все равно было нечего.

Весна в этих краях действительно ранняя случилась.

На всю деревню несло навозом — чистили коровники от зимних наслоений. На крылечке ждал открытия сельмага старик в кроличьей шапке. Он сидел, поджав под себя ногу, и плел из сыромятных ремешков кнут.

Наискосок от сельмага стоял небольшой обелиск с вмурованной мраморной плитой. Подошли. И первое, что бросилось в глаза Ивану, была собственная его фамилия — Бочаров и инициалы: И. И.

— Нинк, смотри-ка… — прошептал он. — Отец ведь. А я его и не помню.

Николай Бочаров самый молодой бурмастер геологоразведки, сидел за столом и слушал.

— Че ты боисся! — Бабка Летягина, Летяга, высунулась из подпола, сморщилась от натуги и выставила на половицу четверть с мутным картофельным самогоном. — У ей живот был репкой, знать, мужик будет, вот коли квашней — тады девка. Али возьми пятна. Лицо рябое — девка, чистое — парень. А у ей чисто было.