Сергей Антонов - Трудный день

Владимир Ильич вслушался.

Давно, во время работы над своей книгой «Материализм и эмпириокритицизм», он не мог сразу и достаточно ясно представить себе беспредельность вселенной. «Ну а там дальше что? — требовало привычное мышление. — А там, за этой галактикой, а за той? Ну еще одна галактика, множество звездных систем, ну а за ними? Где же граница: кончается мир небесных тел и начинается пустота? Нет ее, этой границы, и нет ее, этой пустоты…»

Сейчас Ленин внимательно слушал разговор о достижениях современной науки.

— Свойство тел и их пространственно-временные отношения, — продолжал Кржижановский, — теория ставит в зависимость и рассматривает в зависимости от их механического движения.

Он перешел к принципу относительности и принципу постоянства скорости света в вакууме, являющимися исходными положениями теории Эйнштейна.

Ленин слушал, наклонившись вперед, откинув полы люстринового пиджака и охватив руками бока.

Необыкновенное время!

Все, о чем мечтали века, и даже не мечтали, а грезили, сейчас казалось возможным. Сама революция была беспредельной, и то, что совершено, лишь начало чего-то еще большего. Ее победа окрыляла, кружила головы. Многие, у кого захватило дух, стремились сделать что-нибудь для нее и непременно «в мировом масштабе».

Хотелось немедленно все перевернуть, чтобы сразу же добиться победы везде и всюду. Все богатства, накопленные человечеством, должны быть тотчас отданы массам. В 1918 году книгоиздательство Петроградского совдепа кроме книг Маркса и Энгельса, вождей революции, печатает книги К. Каутского, П. Лафарга, Ф. Меринга, В. Либкнехта, Т. Кампанеллы, Т. Мора. А издательство «Всемирная литература» начинает выпуск библиотеки в 2500 томов — сочинений писателей многих стран и народов. Казалось совершенно необходимым издание Костера и Петрония, Д’Аннунцио и Ахилла Татия Александрийского, Байрона и Эрнста Теодора Амадея Гофмана. Казалось, все это будет немедленно усвоено рабоче-крестьянской массой, хотя немногие из этой массы читали Пушкина и Толстого, а большинство не брало в руки даже букваря…

— Мы, пожалуй, на пороге нового и невиданного скачка в развитии науки и техники, — говорил Кржижановский. — Занимается заря новой цивилизации. Теория относительности, развитие самолетостроения… Электротехника подводит нас к внутреннему запасу энергии в атомах… А космос? Из области, облюбованной лишь писателями-фантастами, он станет областью практической деятельности ученых и инженеров.

Ленин слушал.

Люди мечты, вбиравшей всю жизнь, люди ежедневного и многим незаметного подвига всегда — и раньше и теперь — стояли рядом, если даже и работали за тридевять земель. Они справятся со всеми трудностями, и с теми, которые так тревожили Покровского и художника Озерова… И все же, неужели только нафантазировал и этого человека с мечтой о звездах придумал?.. Но разговор глубоко задел его, и Владимир Ильич высказал свои мысли о космосе.

Неподалеку от Ленина стоял большевик художник А. Е. Магарам. Он записал одну из фраз Владимира Ильича:

— Вполне допустимо, что на планетах солнечной системы и других местах вселенной существует жизнь и обитают разумные существа.

Михаил Иванович Калинин вскоре позвал всех на сцену.

Прошел съезд. Прошло много заседаний Совнаркома и Совета Труда и Обороны. Часть из них была посвящена практическим вопросам осуществления плана ГОЭЛРО.

…Через некоторое время Владимир Ильич заболел и по настоянию врачей и ЦК партии уехал в Горки. Работал он и здесь, лишь иногда по особенно важным делам приезжал в Москву.

Непривычно размеренно шли дни: врачи, режим, удаленность от столицы.

Но был телефон, газеты, самокатчики. Никто не знал — может, только Надежда Константиновна и сестра, — никто не знал, с каким нетерпением ждал он нарочного из Москвы. В снежной ватной тишине в определенный час вдруг слышался слабый треск мотоцикла. С каждой минутой он становился все громче, громче, и вот уже частые выстрелы мотора рядом, птицы с криком взмывают с деревьев в небо — самокатчик подкатывал к подъезду дома. Почти ежедневно Владимир Ильич просматривал записки, протоколы… На отрывных листочках из блокнота делал замечания, самокатчик отвозил их с присланными бумагами в Москву. Какое это наслаждение — работать!

У всякого человека, если он даже и не подошел к жизненному пределу, есть пора, о которой он вспоминает, как о самой светлой. Конечно, ею всегда, на всю жизнь, остается восприимчивое детство, глубоко впитавшее первые впечатления бытия, как тщательно подготовленная сырая штукатурка впитывает свежие краски фресок… Конечно, и первая или единственная любовь… Но Ленин часто вспоминал годы труда в своем кабинете, заседания Совнаркома и СТО. Напряженно, но интересно шла работа, подчас тяжелая, в тревожной обстановке. А ведь бывали на заседаниях и противники, и заблуждавшиеся, и путаники…