Ганс Фаллада - Кошмар в Берлине

И это впечатление оказывается верным, так как в одну из пауз Гранцов говорит:

— Думаю, я составил представление о вашем положении и знаю, как быть дальше.

Они с напряженным вниманием смотрят на него. Он продолжает:

— Во-первых, вам нужно подыскать приличное жилье, желательно в районе, который не слишком пострадал. Во-вторых, нужно раздобыть грузовик, чтобы перевезти ваши вещи из провинции. А в-третьих, вы должны получить продуктовые карточки, по возможности первой или хотя бы второй категории.

Они изумленно переглядываются, не веря своим ушам, а он улыбается отеческой, дружеской улыбкой. Они просто хотели излить душу, они готовы были сами решать свои проблемы. Немножко сочувствия, чуточку поддержки — вот и все, чего они ждали. А им предлагали помощь — помощь не на словах, а на деле!

— Да, — с улыбкой продолжает Гранцов, — всем этим надо заняться. Сейчас схожу узнаю… — И этот крупный, грузный человек встает и стремительно выходит из комнаты, оставляя супругов наедине.

Они смотрят друг на друга, лица у обоих просветлевшие.

— Этого не может быть, — говорит Долль. — И тем не менее это правда. Неужели он действительно нам поможет!

А она в ответ:

— Я бы с радостью осталась в нашей разоренной квартире, но если мы получим отдельное жилье…

А он:

— Как просто — оказывается, надо было поговорить с одним-единственным человеком! А ведь мы чуть было не пропали, Альма!

При этой мысли он содрогается, и она тоже затихает, вспоминая, через что они прошли, прежде чем добраться до этого бело-голубого зала. Они выстояли, выплыли, теперь — только вперед. В эту минуту Долль не задумывается о том, что все не так просто, что дело не только в квартире, продуктах и вещах… Он как будто забыл, что была война, а до нее — множество невзгод, что он выгорел дотла и в душе пустота… И как бы Гранцов ему ни помогал, внутреннего содержания никакие благодетели ему не вернут, это под силу только ему самому — снова поверить, не только в себя, нет, в первую очередь в соотечественников, во весь мир, в то, что надо работать и не сдаваться, твердо уверовать, что будущее принесет свои плоды, — а ведь всего этого пока и в помине нет.

Но об этом он не думает. А говорит, высвобождаясь из ее объятий:

— Судьба дает нам шанс, и им грех не воспользоваться! Мы не должны подвести Гранцова, он не должен нас стыдиться!

— Ни в коем случае, — отвечает она.

Тут возвращается улыбающийся Гранцов.

— Процесс пошел! — сообщает он. — Зайдите послезавтра, тогда мы сможем поговорить более предметно. Послезавтра в час вам удобно?.. Отлично, договорились: в четверг в час дня у меня!

Он смотрит на гостей, ласково улыбаясь, как умиленный отец на любимых детей. У Долля мелькает мысль, что Гранцов ведь не старше его, — но по сравнению с этим человеком он сам себе кажется неопытным, зеленым юнцом.

— А теперь я вас кое о чем спрошу, Долль, — продолжает Гранцов после паузы. — Но вы можете не отвечать, если не хотите. Так вот: как у вас обстоят дела с работой? Вы же понимаете: все ждут… Пишете ли вы что-нибудь в последнее время? Или, может быть, вынашиваете какой-нибудь замысел?

— Да, — поколебавшись, отвечает Долль. — Я, конечно…

Гранцов спешно перебивает:

— Нет, правда, Долль, если вам не по душе трезвонить о ваших планах… Но я ведь спрашиваю не из праздного любопытства.

— Да, разумеется, я понимаю, — поспешно соглашается Долль. — И я совершенно спокойно могу об этом говорить. Только вот боюсь вас разочаровать, Гранцов. Потому что, честно говоря, никаких замыслов у меня нет. Правду сказать, в последние полгода перед катастрофой я начал записывать свои воспоминания о нацистах…

— Ну вот, прекрасно! — восклицает Гранцов.

— Ох, не знаю. Не думаю, что это так уж прекрасно. Понимаете, каких-то уж совсем ужасов мне пережить не довелось, а скрупулезно описывать всякую мелочовку… Вряд ли книга получится интересная: ну в самом деле, как мелкие неприятности чуть не довели человека до самоубийства… — до сих пор Долль говорил неуверенно, даже нехотя. Но тут речь полилась глаже — Для меня все это пройденный этап. С тех пор как закончилась война, я столько всего пережил, что ненависть к нацистам как-то сама собой угасла и переросла в ненависть ко всему человечеству. Нацисты больше для меня не существуют…

— Да что вы! Что вы! — протестует Гранцов. — Как же так, герр Долль! Я вот, напротив, твердо убежден, что господа нацисты по-прежнему живут среди нас. И иногда я это очень отчетливо ощущаю.