Ганс Фаллада - Кошмар в Берлине

— Со мной он тоже говорил. Видите ли, из-за того, что я нацист, говорил, у него могут возникнуть проблемы.

— А со мной о том, что я по бабам бегаю.

Пиннеберг сделал глубокий вдох и спросил:

— И что?..

И они наперебой затараторили.

— Что «и что»?

— Сами-то вы что намерены ответить ему первого числа?

— А что тут ответишь?

— Ну, на Марию вы согласны?

— Это исключено.

— Пусть лучше увольняет.

— И тогда уж…

— Что «тогда уж»?

— Тогда мы трое можем сговориться.

— Это как?

— Например, дадим друг другу слово, что наотрез откажем Марии.

— Да не станет Эмиль даже заговаривать об этом, не полный же он дурак.

— Но не сможет же он только из-за Марии нас уволить.

— Вот и давайте условимся: если он уволит одного, остальные сами уволятся. Но только слово сдержим.

Лаутербах и Шульц задумались, прикидывая, чем каждый рискует и стоит ли давать такое обещание.

— Троих же он не уволит, — не унимался Пиннеберг.

— Вы правы, — согласился с ним Лаутербах. — Он не пойдет на это. Ладно, обещаю.

— Я тоже, — сказал Пиннеберг. — А ты, Шульц?

— Согласен.

— Кончай перекур! — взревел Кубе. — Ну что, господа, поработать не желаете?

— Значит, решено?

— Слово даю!

— Честное слово!

«Господи, вот Барашек обрадуется, — подумал Ханнес. — Целый месяц можно не волноваться». И троица направилась к весам.

Пиннеберг вернулся домой около одиннадцати вечера. Барашек уже спала, свернувшись клубочком в углу дивана. Лицо у нее было как у заплаканного ребенка, на веках еще не просохли слезы.

— Господи, наконец-то! Я так испугалась!

— Ну и чего ты испугалась? Что со мной такого могло случиться? Пришлось работать сверхурочно, такое счастье выпадает нам два раза в неделю.

— Я и правда сильно испугалась! И ты, должно быть, есть хочешь.

— Не то слово как. А что это у нас за запах?

— Не понимаю. — сказала Барашек и повела носом. — Боже! Мой гороховый суп!

Они стремглав бросились в кухню. Вонючий дым щипал им глаза.

— Окна! Быстро открывай окна! Чтобы все выдуло!

— Господи, газовый кран. Сначала надо выключить газ. Только вдохнув свежего воздуха, они отважились снять крышку с большой кастрюли.

— Мой ненаглядный гороховый суп! — запричитала Барашек.

— Сгорел!

— И мясо!

Они рассматривали кастрюлю, дно и стенки которой покрывала темная, зловонная, липкая масса.

— Я его в пять часов на плиту поставила, чтобы лишняя вода испарилась, — оправдывалась Барашек. — Ждала тебя к семи. А тебя все нет и нет, и мне так страшно стало, что я и думать забыла об этой дурацкой кастрюле!

— Кастрюля померла, — с грустью в голосе констатировал Пиннеберг.

— Может быть, ее еще отчистить получится, — задумчиво сказала Барашек. — Медной щеткой.

— Все это денег стоит, — вздохнул Пиннеберг. — Подумать только, сколько денег мы потеряли за последние дни. Кастрюли, медные щетки, обед — на эти деньги я мог три недели питаться… Ну вот, ревешь, а ведь это так и есть.

— Я так старалась, дорогой, — всхлипывала Барашек. — Только когда я за тебя боюсь, тут не до еды. Не мог прийти на полчаса раньше? Тогда бы мы выключили газ вовремя.

— Ну и ну, — только и мог сказать Пиннеберг и бросил крышку на кастрюлю, — будет нам уроком. Я… — Он решил сделать геройское признание: — Я ведь тоже иногда ошибаюсь. Поэтому тебе плакать не стоит… Ну а теперь дай мне, наконец, поесть. Я зверски голоден!

189321 июля в Грайфсвальде в семье земского судьи Вильгельма Дитцена и его жены Элизабет Дитцен родился третий сын — Рудольф.

1899Отца назначают советником апелляционного суда, семья переезжает в Берлин.

1909Отца назначают советником имперского суда, семья переезжает в Лейпциг; Рудольф попадает на велосипеде в тяжелую аварию.

1911Учеба в гимназии в Рудольштадте; тяжелая травма при замаскированной под дуэль попытке двойного самоубийства, в результате которой погиб друг Рудольфа — Ханс Дитрих фон Неккер.

1912Лечение в нервной клинике в Танненфельде (Саксония).

1913Учеба в сельскохозяйственном училище в Постерштайне (Саксония).

1914Записывается добровольцем в армию, но через несколько дней признан по здоровью негодным к строевой службе.