Александр Ноубл - Мальчик с флейтой

Автоматический рефлекс — включить зажигание, но попытка не удалась, так как в замке на приборном щитке ключа не оказалось. Еще несколько минут потребовалось, чтобы вспомнить, что ключ остался в дверце, доползти до нее по сиденью, извлечь его и нащупать замок зажигания.

Спрятанный под крутым обрывом высохшего русла «понтиак» был обращен капотом как раз туда, откуда канава с потрескавшимся дном могла вывести на поверхность вельда.

Клейнбой включил передачу. Под действием немыслимого нажатия на педаль «понтиак» рванулся с места, и его задние колеса неистово забуксовали — на первой передаче так неистово газовать мог только пьяный. И обычный бархатный звук двигателя стал ненормальным истошным ревом, когда машина брала последние сантиметры подъема.

Клейнбой взял курс на глухие улицы городка. Башня церкви св. Петра служила ему бессознательно избранным ориентиром. Скорее руки, чем мозг, диктовали решение двигаться к «неофициальному» въезду в городок через хаос туземных лачуг.

В нем не осталось ни мысли о собственном величии, ни возбуждения. Победа больше не имела значения, так как он перестал чувствовать что-либо. Левая рука твердо сжимала рукоятку скоростей, пока сильнейшая вибрация взбешенного двигателя не подсказала его пальцам команду — переключить передачу. Он перевел рычаг в нейтральное положение, а когда вторая передача решительно отказалась включаться, руки и мозг Клейнбоя потеряли последний контакт. Нога по-прежнему давила на газ, педаль уже упиралась в пол, но передача была выключена, и, как ни завывал двигатель, машина остановилась. Обескураженный, Клейнбой снял, наконец, ногу с педали и тут же сполз на сиденье.

Двигатель «понтиака» работал теперь неторопливо, ожидая, когда пьяный Клейнбой придет в чувство.

Минут через пятнадцать первая мысль, как мыльный пузырь, стала обретать форму и давить на мозг. Мелькнуло видение; женщина в черном и желтом в шибине. Женщина! Он приподнялся, включил передачу, и машина снова тронулась с места. Женщина, женщина, в черном и желтом!

Пузырь лопнул, и видение исчезло. Он снова забыл, где он и зачем, забыл об опасности попасться с даггой, забыл, что он в Бракплатце из-за полиции Спрингса, забыл Динамита, забыл все его угрозы.

Опять пузырь стал надуваться, и он снова увидел женщину в черном и желтом.

Машина двигалась в направлении церкви. Мыльные пузыри больше не появлялись. После темноты вельда он хорошо различал теперь освещенные окна церкви. Машина шла ровнее: он старался совместить линию правого крыла с идущими в ряд пятью окнами церкви.

Нога по-прежнему со всей силой нажимала на газ. Когда он миновал локацию, подъем с вельда стал более отлогим. Машина зацепила одну из обитых железом лачуг, потом метнулась влево и сшибла жаровню.

Около самой церкви он въехал в город. Он успел разглядеть, что двойные двери церкви раскрылись как раз тогда, когда он проезжал мимо. Теплый луч света вырвался и упал на дорогу, как будто распахнулась печная дверка и выставила напоказ горячий мир, полный шума и движения. Но церковь уже осталась позади, и на дороге пока никого не было.

Женщина в черном и желтом!

Быстрее, быстрее! Машина мчалась по Второй улице. Он взял левее, и там, где кончился короткий квартал, повернул налево, на Третью улицу. Почему он гнал быстрее и быстрее? Гнал не он — его гнали, помимо воли. Быстрее, быстрее! Он не мог совпадать с этим. Быстрее! Быстрее!

Откуда взялся этот ужасный страх, что гнал его мимо прыгающих назад домов? Автомобиль сошел с ума от скорости, и Клейнбоя обуял ужас. Он почувствовал удар и металлический звон — это еще одна жаровня отлетела в сторону из-под колес. В воздухе перед глазами сверкали горящие угли. Кто-то пронзительно закричал. Он видел — там, где были фонари или горел огонь, — изумленные лица с широко раскрытыми ртами. Дома по обе стороны будто сметало назад. Он слышал, как скрежетали и скрипели на жесткой дороге шины «понтиака», а когда впереди показался тупик и он автоматически круто вывернул руль, они издали отчаянный вопль и его самого бросило в дрожь.

В ужасе Клейнбою показалось, что его околдовали, и он спешил в каком-то кошмаре разрушения — мчась от одних криков к другим, от стены к стене, из конца в конец, от огня к огню, и все быстрее и быстрее. Страх дико хозяйничал в его мозгу. Больше не было женщины в черном и желтом. Цели больше не существовало. Была бесконечная безумная охота. Ему представлялось, что все вокруг направлено против него: дома давили и окружали, дом за домом, и так до бесконечности; и кричащие люди, эти орущие и воющие чудовища, безумствующие в ночи; их крики и вопли были едки, как дым из жаровен и труб, клубящийся повсюду и жаждущий уду-шить его; агонизирующие, пугающие, оглушающие, угрожающие, обвиняющие, ненавидящие, устрашающие, убивающие, ужасающие голоса — как будто все кости из всех долин разом загремели, покинув могилы и материализовавшись в ветре, который хотел растерзать его; и сумасшествие ядовитого пойла, парализовавшее ногу, прижавшую педаль акселератора к полу. Этот паралич гнал его прямо навстречу судьбе.