Александр Ноубл - Мальчик с флейтой

Ритм был сломан. Танец сорвался. Все бросились к своим пивным кружкам, а женщина неистово затопала и задвигалась, размахивая руками и напевая. Кое-кто подхватил, но слабо и без прежнего импульса, и вскоре оставили ее одну — как солистку на пустой сцене. Она казалась прекрасной, никто не обращал внимания на пятна ее платья, на пыль, покрывавшую ноги; она была воплощением всех девушек ее племени в горах и долинах; и даже для тех, кто родился в городе и не знал, что ценит их племя, она казалась привлекательной и по их городской мерке.

Городская одежда не скрывала ее изначальной африканской природы. Свет мерцал над ее изогнувшейся фигурой, ломая или затеняя линии ее движений, пока она не превратилась в сверкающего леопарда, скрытого и в то же время открытого всем взорам.

На ней был туго повязанный желтый шелковый платок, ровно пересекавший лоб над светло-коричневыми бровями; черный свитер до горла, плотно облегавший ее полную высокую грудь; желтая юбка, туго обтянувшая выпуклый зад, — вся ее фигура, хотя и спрятанная под городской одеждой, была открыта, обрекая мужчин на страдания.

Чулок она не носила. Она скинула туфли на высоких каблуках, только мешавшие ей. Грубая, пепельно-серая потрескавшаяся кожа на пятках и подошве — вот вся обувь, какая ей требовалась. Глаза, ее дико сверкали, а плечи ритмично вздымались в такт извивающимся движениям. Бедра женщины колыхались, живот и зад резко двигались. Узкая юбка собиралась в складки и задиралась, обнажая коричневый бархат бедер. Чувственность сжигала ее, и она не знала стеснения. Опьяненные зрители стали ее пленниками, тем более что сейчас им выпало мгновение свободы от всего остального.

Клейнбой как прикованный следил за женщиной. Вожделение быстро овладело им. Он рванулся в круг. Вдали от Динамита он снова обрел свой грозный вид, и танцовщица не настолько была поглощена самолюбованием, чтобы не заметить, что пришелец, во-первых, не из местных, а во-вторых, мужчина могучий.

— Хий-я, большой мальчик! — крикнула она ему, танцуя. Ее слова придали танцу привкус дешевого порока трущобных задворков.

Она продолжала кружиться и извиваться, но люди, тянувшие свое пиво, сразу ощутили перемену. Она больше не танцевала. Она выставляла свое тело напоказ этому новому мужчине. Все разбились на группки и забыли про нее.

Женщина нагло приблизилась к Клейнбою, бесстыдная похоть была в каждом движении. Губы накрашены, как у белых женщин, лицо напудрено. Грязные от пота щеки казались нездоровыми. Как и в других женщинах, Клейнбоя привлекала гладкость ее тела. Она вселила в него страсть, и ему не терпелось совершить какое-нибудь безумство, гордо выпятить грудь и сжать мускулы и говорить настоящие большие слова, чтобы она почувствовала его неодолимую силу, хотелось рассказать ей о трех мужчинах, которых он убил, показать кинжал, который выбрасывал свое лезвие, когда спускали защелку, и пистолет, спрятанный в машине. Ха! Автомобиль! Он совсем забыл о нем — большая черная машина, старая, но такая большая и быстрая, что любая женщина с гордостью согласится покататься в ней, — показать всем, как она разъезжает с приятелем на собственной машине, а не втискивается в обыкновенное такси. Машина! Как же он забыл про нее? И дагга! Дагга!

Но здесь перед ним была женщина.

— Так что ж, человек? — она придвинулась к нему, и ее острые соски кольнули его грудь.

Он поднял руку. Исходившее от нее пламя обжигало.

Он отвернулся. Это было нелегко, но пусть женщины всегда знают, что они не смеют приближаться к настоящему мужчине и говорить: «Так что ж, человек?», как будто они хозяева.

Она усмехнулась, отпуская его, и выжидающе застыла. Он отошел на два шага и, отвернувшись от нее, задумался.

Стоило ли ломать комедию? Он хотел ее. Он повернулся. Она победила.

— Так что ж, человек? — сказала женщина с нескрываемой наглостью. Чем мужчины крупнее, тем труднее они сдаются.

Он вытащил из кармана фунтовую бумажку и плотоядно посмотрел на нее.

Она фыркнула:

— Большой человек!

Он притворился, будто дразнит ее, и добавил еще один фунт.

Она поняла, что не ошиблась. У него водились деньги. Она тек прижала к нему свое тело, что если у него еще и оставалась воля, то теперь он размяк, как желе.

— Выпьем, — пригласила женщина. Она провела его во двор дома 28 и придвинула стул к проволочному забору, там, где было совсем темно.