Александр Ноубл - Мальчик с флейтой

— Некоторые — да. Но не все.

— Это то, чего я желал для Тимоти. Быть музыкантом, быть артистом — значит безгранично расширить свое восприятие. Если он способен на это, значит способен и весь его народ. Исчезнет восприятие одного лишь внешнего образа. Растения и деревья будут расти не только для того, чтобы предоставлять кров и пищу; ручей будет значить куда больше, чем просто источник воды для жаждущего, или преграда во время прогулки; скот будут ценить не по количеству, а по качеству, дичь в кустах перестанет быть только мясом — во всем этом будет очарование самой Африки. Вот наша задача. Помочь людям увидеть сложную картину мира, предназначенного не только удовлетворять потребности нашего тела, но и вдохновлять нас, бросать нам вызов — если этот мир будет защищен и заботливо ухожен. О небо! Смотрите, что творится вопреки нашим желаниям…

— Но многое происходит и вследствие наших поступков. Об этом тоже не следует забывать.

— Знаю. Но наш закон должен преследовать одну только цель: чтобы все люди могли развиваться, сохраняя достоинство, ибо уважения меньше всего можно добиться эгоизмом, и моя мечта не казалась бы столь неосуществимой, если бы мы сами не выбивали почву из-под ног туземцев, едва они появляются на свет. Мы теряем уважение к себе и собственное достоинство в той же степени, в какой отказываем в них другим, — и в результате попадаем в безысходный заколдованный круг.

— Но ведь в человечности Петруса нет ничего дурного, согласитесь.

— Конечно. Но у него интеллектуальный подход или то, что принято называть интеллектуальным подходом. Он конформист. Если он отойдет на шаг от своей совершеннейшей теории, это будет поражение его интеллекта под ударами личных эмоций: слабость, навлеченная на Самсона Далилой!

— А вы все мечтаете, Ян! — преподобный Ван Камп приблизился к Мэйми и доктору.

Вреде пожал плечами, но перед его глазами мелькали картины, поглощавшие все его мысли.

— Разве это мечты, пастор? Это больше похоже на молитвы. Молитвы, как ступеньки, ведущие в тот день, когда мы будем все меньше и меньше относиться к черным как к бездушным цифрам и начнем замечать, наконец, их живую душу.

— Он хороший мальчик, этот ваш Тимоти. Вы открыли талант — и взвалили на себя ответственность. Но что вам следует сейчас иметь в виду — это не создавать для себя политический символ.

— Политический символ? Ерунда! Вы знаете, как я отношусь к политике?

— Вы не можете отстраниться от того, что сделали, Ян. Жизнь — это политика, и все, что будет делать этот мальчик с данной минуты, — первый шаг к переменам. Человечество страшится перемен, и это заставляет людей опасаться политики.

— Но он не причастен к политике! — возразил доктор Вреде.

— Он уже причастен! Что теперь он собирается делать? Играть на грошовой свистульке на ступеньках почтамта в Йоханнесбурге? — спросил священник с сарказмом и добавил уже серьезнее: — Разве не мы поставили перед ним проблему? И разве не здесь наши с ним пути расходятся? Развивать, давать образование, а дальше? Пусть используют все возможности в своем собственном кругу. Пусть Тимоти будет профессором музыки в африканском университете. Разве это не справедливо? Разве в этом не заключено развитие? И вы, разве вы не совершили преступления, развив талант мальчика, но не предоставив возможности его проявить?

— Послушайте, пастор, не надо примешивать сюда политику. Я дал бы ему такую возможность, пожалуйста. Тимоти с ног до головы пропитан музыкой. Не его музыкой — нашей. Я имею в виду то, чем сообща владеют люди: музыкой Баха, Моцарта, Бетховена, Сибелиуса.

— Ах, оставьте же! — вмешалась Мэйми. — Вы уже парите в облаках.

— И в самом деле, — ласково отозвался Ван Камп. — Мы забрались на обратную сторону Луны, а там кромешная тьма.

Но Ян Вреде не желал обрывать разговор.

— Я знаю, как мне жить, — сказал он. — Но что будет с Тимоти? Душой он все еще в доме на Лайонз Корнер, на улицах с красными автобусами и — в Альберт-Холле [27] Альберт-Холл — крупнейший концертный зал в Лондоне. . И лишь понемногу — это уже легко заметить — он привыкает к мысли, что вернулся домой и что здесь все не так, и, когда он это поймет, он придет ко мне — ибо не придет ни к вам, ни к Бильону, ни к Рози или старому Никодемусу, — он придет ко мне за ответом. Что я ему скажу? И что говорите вы, пастор, когда люди ждут от вас ответа?

— Ответ всегда можно найти в библии.

— В библии! — усмехнулся Вреде. — Беда с нашей страной — это кризис человеческого поведения, но мы, конечно, обращаемся не к библии для его разрешения. И если бы поменьше давали пинков в зад — просто так, из предрассудка — и больше добросердечно пожимали руку, проблемы не казались бы неразрешимыми. И даже просто хорошие манеры тех, кто обладает большим знанием, могли бы создать какое-то доверие. Каждое слово, каждый поступок идет в счет — они либо рождают друзей, либо создают врагов. Даже ваш апартеид — это ваше развитие по вертикали — может иметь смысл. Но люди не дураки. Правоту теории определяет ее дух… В моей левой руке коммунизм, — Вреде протянул руку с обращенной вверх ладонью, — в правой — христианская этика, — он вытянул другую руку, — вот они, эти символы братства на Западе. А разница между ними?