Лисандро Отеро - Так было. Бертильон 166

Хуан пытался стряхнуть сковавшее его оцепенение, возбужденно размахивал руками:

— Вот как?! Значит, мне нужно было кричать на всю улицу. А ты? А твоя мать? Я должен был жить, чтобы жили вы, чтобы ты могла учиться.

— Нет! — крикнула она в ослеплении. — Нет! Не говори так! Если бы ты погиб в борьбе против Батисты, я снесла бы любой голод, а невежество было бы для меня лучше учености. Да, я горевала бы о тебе, но я бы всю жизнь гордилась тобой!

— Как ты можешь так говорить? — Отец встал, но тотчас снова опустился на постель. Закрыв глаза, он поник головой, а девушка молча смотрела на него. Потом он глухо спросил: — Но что же я могу сделать?

Лицо Ракели прояснилось.

— Ты мог бы многое сделать, папа, — мягко сказала она. — Надо бороться.

— Бороться… Но как бороться? Как?

— Ты можешь убивать, ты мужчина. А нет, так кричать. Громко кричать.

— Ракель! — в ужасе подала голос мать.

Девушка раскинула руки, словно желая обнять необъятное.

— Если крикнет разом вся Куба, Батисту и его шпионов словно ветром сдует с лица земли. А ты даже не осмеливаешься сказать: «Нет!»

Мать зарыдала.

— Довольно, Ракель, довольно… — всхлипывая, умоляла она, в тревоге озираясь по сторонам.

Девушка продолжала, не слушая.

— Ты боялся! — Она снова горячилась. — Ты боялся и, словно юбкой, прикрывался страхом, кто-то штурмовал Монкаду, кого-то убивали, пытали… А ты тихо говорил: «Какой ужас!» — еще больше пугался и совсем завяз в страхе. — Глубоко вздохнув, она умолкла. Казалось, что ее порыв иссяк, руки безжизненно повисли, плечи ссутулились.

Но вот она снова заговорила.

— Ты решил, что все потеряно, и мы навсегда останемся в когтях Батисты. Конечно, у него оружие, и тут ничего не поделаешь! Скажи, ты так думал?

— Да, — подавленно ответил отец.

— Все потеряно, — саркастически улыбаясь, продолжала она. — Все потеряно… Для тебя. Но поднялась молодежь, появился Фидель. Оказалось, что можно бороться и с Батистой и с его армией!

Замолчав, она смотрела на отца, надеясь, что убедила его своими доводами, что возражений не последует.

Хуан встал. Он действительно был ошеломлен натиском дочери и решил напомнить, что он глава семьи, хозяин дома, — последнее, что ему оставалось. Не находя сил спорить с дочерью, не глядя на нее, он обратился к жене:

— Что же все-таки происходит в этом доме, София?

Он старался придать лицу строгость, а тону — суровость. Но голос дрожал. Жена беспомощно смотрела на него. Пальцы ее рук теребили подол платья, худые плечи вздрагивали от приглушенных рыданий.

Он повторил вопрос, на этот раз тихим голосом и обращаясь скорее к себе, чем к жене и дочери.

— Что происходит? — переспросила Ракель твердо. — Я тебе объясню, папа. — Дочь стояла в двух шагах от него, и хотя он делал вид, что не замечает ее, смотрела прямо ему в глаза. — Дело в том, что я фиделистка и вхожу в Движение двадцать шестого…

— Девочка! — прохрипела мать. — Тебя же могут услышать!

Хуан смотрел на дочь широко открытыми вопрошающими глазами. Казалось, он хочет постигнуть глубину только что открывшейся тайны, но понимает, что это невозможно.

Девушка продолжала:

— Да, я фиделистка. А фиделисты — твоя совесть, папа!

— Моя совесть… — задумчиво повторил он.

— Твоя и тебе подобных. Мы как бы внутри вас, но вы боитесь признаться в этом даже себе. Мы делаем то, что делали бы и вы, если бы не были парализованы страхом. Мы делаем то, что хотели бы делать вы, но не делаете из-за страха перед Батистой.

Мать, безмолвно горбившаяся на краю кровати, вдруг вскочила и стремительно бросилась к дочери, схватила ее за плечи. Растрепанные седые волосы, бледное от переживаний лицо и сверкающие отчаянием глаза делали Софию похожей на колдунью.

— Довольно же, Ракель! — закричала она. — Довольно!

Девушка изумленно взглянула на мать, всегда такую кроткую, и вдруг почувствовала себя очень одинокой.

— Как ты смеешь так разговаривать с отцом? — наступала на нее София.

Все трое стояли посередине комнаты, взволнованные, смущенные, ошеломленные происходящим. Мать не отводила глаз от лица дочери, отец уставился себе под ноги на разбросанные по полу вещи. Девушка смотрела на родителей печально и устало, с некоторым сожалением.

— Не знаю, — задумчиво и покорно сказала она, утратив вдруг весь свой пыл, — не знаю, может быть, я говорила так, потому что… Потому что хотела показать вам, что я… что я — это я…

Отец в изумлении смотрел на нее.