Филип Рот - Призрак писателя

«Маленькая красавица» — так называли медсестры молчавшую истощенную темноволосую девочку, и однажды утром, решив, что пора заговорить, она сообщила им, что ее фамилия Беллет. Имя «Эми» она взяла из американской книжки «Маленькие женщины», над которой обрыдалась в детстве. За долгое время молчания она решила, что взрослеть хочет в Америке, раз в Амстердаме ей жить больше не с кем. После Бельзена, поняла она, лучше всего, если между ней и тем, что ей нужно забыть, будет океан размером с Атлантику.

О том, что отец выжил, она узнала, когда ожидала приема у семейного дантиста Лоноффов в Стокбридже. К тому времени она провела три года в приемных семьях в Англии, почти год проучилась на первом курсе в колледже «Афина», и, листая в приемной врача старый номер «Тайм», она вдруг увидела фотографию еврейского бизнесмена по имени Отто Франк. В июле 1942 года, примерно через два года после начала оккупации, он спрятал жену и двух малолетних дочерей в укрытии. Вместе с другой еврейской семьей Франки двадцать пять месяцев жили в относительной безопасности на верхнем этаже в выходящей во двор части амстердамского дома, где у него прежде была контора. Затем, в августе 1944 года, их местонахождение выдали — видимо, сделал это один из рабочих склада, располагавшегося внизу, и об этом убежище стало известно полиции. Из тех восьмерых, что жили в комнатах под крышей, в концентрационном лагере выжил только Отто Франк. Когда после войны он вернулся в Амстердам, голландская семья, помогавшая им, передала ему тетради, спрятанные их пятнадцатилетней дочерью, погибшей в Бельзене: дневник, несколько тетрадей, в которых она писала, и стопку бумаг — их нацисты выкинули из ее чемодана, когда обыскивали чердак, ища ценности. Франк перепечатал дневник и сначала давал его читать узкому кругу — в память о своей семье, но в 1947 году его опубликовали под названием « Het Achterhuis» — «В заднем доме». Голландских читателей, писали в «Тайм», потряс рассказ девочки-подростка о том, как преследуемые евреи пытались жить обычной жизнью, несмотря на лишения и страх быть обнаруженными.

В статье «Горе выжившего» была фотография отца девочки, «ему теперь шестьдесят лет». Он стоял один, в пальто и шляпе, перед зданием на канале Принценграхт, где был последний дом его погибших родных.

Затем последовала ее часть рассказа, которая Лоноффу показалась слишком уж невероятной. Сама же она вовсе не считала странным, что ее считают мертвой, когда на самом деле она жива; никто из тех, кто знал, какой хаос царил в последние месяцы войны — бомбардировки союзников, отступающие эсэсовцы, — не счел бы это невероятным. Утверждавшие, будто видели, что она умерла от тифа в Бельзене, либо перепутали ее со старшей сестрой Марго, либо предположили, что она мертва, потому что видели, как долго она находилась в коме, или наблюдали за тем, как ее, полумертвую, увезли капо.

— Бельзен был третьим лагерем, — рассказала ему Эми. — Сначала нас отправили в Вестерборк, к северу от Амстердама. Там можно было общаться с другими детьми, мы снова могли дышать свежим воздухом, и кроме того, если бы мы не были напуганы, все было не так уж ужасно. Папа жил в мужском лагере, но, когда я заболела, как-то ухитрился ночью пробраться в женский — нашел мою койку, держал меня за руку. Мы там провели месяц, а потом нас повезли в Аушвиц. Три дня и три ночи в товарных вагонах. А потом открыли двери, и больше я его не видела. Мужчин погнали в одну сторону, нас в другую. Было начало сентября. Маму я последний раз видела в конце октября. Она тогда уже едва могла говорить. Когда нас с Марго увозили из Аушвица, вряд ли она это поняла.

Она рассказала ему о Бельзене. Те, кто выжил в телячьих вагонах, жили поначалу в палатках на болоте. Спали на голой земле, в каком-то тряпье. День за днем без еды и свежей воды, а когда осенними ветрами сорвало палатки, они спали под открытым небом, и в дождь, и в ветер. Когда их наконец перевели в бараки, за оградой лагеря они видели рвы, наполненные телами — телами умерших на болоте от тифа и голода. К зиме все, кто оставался в живых, были либо больны, либо сошли с ума. А потом, когда медленно умирала ее сестра, она и сама заболела. После смерти Марго она уже не могла вспомнить женщин, которые ей помогали, и не знала, что с ними сталось.

Также было вполне вероятно, что выздоровление шло долго и, выйдя из больницы, она не поехала по швейцарскому адресу туда, где ее родственники договорились встретиться, если они потеряют друг друга из виду. Да и отправилась бы шестнадцатилетняя девушка в путешествие, для которого нужны деньги, визы, нужна надежда, только для того, чтобы узнать в чужой стране, что она, как и опасалась, осталась одна-одинешенька?