Мор Йокаи - Призрак в Лубло

Криштон тотчас же направился к выходу, но не успел он дойти до двери, как она с грохотом распахнулась, и в зал вбежала Цинна. Она была белее стенки, ноги у нее подкашивались, движения выдавали смятение. Из прекрасных очей девушки катились слезы.

– Что тебе здесь нужно? – прикрикнул на нее бургомистр, сдвинув брови. – Иди домой, там плачь!

– Мое место здесь!

И Цинна опустилась на колени. Красная, подбитая снизу кружевами юбка, упав на пол, походила на распустившийся цветок мака; из-под нее выглядывали изумительной красоты ножки.

Олай-бек осклабился и, вскочив на ноги, вскричал;

– Это она, вернее, он? Господин Михай Лештяк, взгляните на нее! Эта девица однажды была у меня в лагере и назвалась вашим именем. Пусть мои глаза никогда не увидят Мекку, если это неправда!

Поросноки и Агоштон впились взглядом в Лештяка, который смутился и покраснел до ушей (это была его слабость); он уже заколебался: признаться ему или нет?

Но Цинна грустно покачала головой и возразила беку:

– Я никогда не видела тебя, добрый человек.

Лештяк с благодарностью посмотрел на нее, как бы говоря: «Что ж, ты еще раз выплатила мне свой долг!» – но тут же прошипел сквозь зубы:

– Все рушится, все потеряно!

– Что тебе нужно, дитя мое? – обратился к цыганке

Ференц Балог из Сентеша. – Почему ты на коленях?

Из груди девушки вырвался надрывный стон:

– Я – причина всему. Это моя вина...

– Да в чём же, красавица ты моя? – ласково спросил цегледский кондитер.

– Я отдала ключ от кованого сундука Матяшу Лештяку, к которому приходили люди из другого города просить, чтобы он сшил им за пять тысяч золотых такой же кафтан, как наш.

Зловещий ропот негодования последовал за этими словами. Бургомистр отвернул к стене побелевшее лицо.

Такого удара он не ожидал.

– Как ты осмелилась это сделать? – взревел Поросноки.

– Будь откровенна и покайся. Чистосердечное признание смягчает вину!

Цинна прижала руки к сердцу; длинные шелковые ресницы ее задрожали. Ей хотелось провалиться сквозь землю от стыда. И все же в этот роковой час она должна была сознаться во всем!

– Потому что я люблю, люблю Михая Лештяка больше жизни, больше всего города! Из тех денег старик предназначал четыре тысячи золотых мне, чтобы сын его, невестой которого я считаюсь вот уже два с половиной года, женился на мне. До сих пор он не сделал этого лишь потому, что мы оба – бедны. Я поверила словам старика и отдала ему ключ.

Бледное лицо Цинны разрумянилось, из белой лилии оно превратилось снова в розу, но только на одно мгновение.

– Какое несчастье! Какое несчастье! – запричитал почтеннейший Агоштон. – Лучше бы уж я до смерти своей оставался в Ваце.

– Дальше, дальше! – подгонял девушку Поросноки.

Лештяк судорожно вцепился рукой в спинку кресла; все закружилось у него перед глазами; как маленькие чертики, насмешливо затанцевали круглые буковки, в изобилии рождавшиеся под пером нотариуса на бумаге протокола.

Он закусил до крови губы: «Ох, только бы выдержать еще полчаса, не показать своей слабости!»

– Дальше? – еле слышно переспросила Цинна, сломленная и измученная. – Ну да... Что же было дальше? – Она потерла рукой свой гладкий, как мрамор, лоб. – Он ходил в ратушу, брал на ночь из сундука кафтан домой, смотрел на него, как на образец, и шил другой, подобный ему. Прошлой ночью заказчики получили кафтан.

– Все ясно, – пробурчал Поросноки. – Старик был горд и тщеславен – желая показать, что оба кафтана совершенно одинаковы, он надел на себя новый, – чтобы упиться признанием своего таланта.

– А кто же были заказчики? – спросил Берчек из Сегеда, подумав про себя: «Не наши ли?»

– Не знаю, – ответила Цинна. – Покойный тоже не знал.

Все делалось втайне. «Какой-то далекий город», – говорил он мне.

– Мы должны найти этот город, – скорбно проговорил господин Агоштон.

– И мы найдем его, – ответил бургомистр тихим глухим голосом. (Это были его первые слова после признания

Цинны.)

– То ли найдем, то ли нет, – горько отозвался со скамей для публики почтеннейший Пермете, – а пока, сударь, будьте мужчиной, вынося приговор... если сможете, конечно.

Господин Пермете словно влил в жилы Лештяка свежей горячей крови. Это его-то, Михая Лештяка, уговаривают быть мужчиной?!

Глаза бургомистра сверкнули.

– Да, я буду им! – сурово промолвил он, доставая из кармана скрепленный печатями указ.

Лештяк встал и начал торжественно читать: