Кнут Гамсун - Плоды земли

Исаак сделал больше: он одел мальчуганов и купил им неизносимые сапоги. А после этого пошел к торговцу и заказал ему кольцо.

– Кольцо? – спросил торговец.

– Да, кольцо, носить на пальце. Я так зазнался, что хочу подарить своей жене кольцо на палец.

– Какое же, серебряное или золотое, а то, может, медное, только позолоченное?

– Серебряное.

Торговец долго думал.

– Раз уж на то пошло, Исаак, и ты решил подарить своей жене кольцо, – подари уж золотое, чтоб не стыдно было носить.

– Что?! – громко проговорил Исаак. Но в глубине души он, конечно же, и сам думал о золотом кольце.

Они во всех подробностях обговорили покупку, столковавшись на определенном размере. Исаак тяжело сопел, качал головой и сетовал на слишком высокую цену, но торговец стоял на своем, заявив, что, кроме золотого, другого кольца он и выписывать не станет. Весь обратный путь домой Исаак, в сущности, радуясь своему решению, не переставал ужасаться расходам, в какие вводит любовь.

Зима стояла ровная, снежная, и когда к Новому году установился санный путь, из села начали возить на болота телеграфные столбы и складывать их на определенном расстоянии друг от друга. В каждую подводу было впряжено несколько лошадей, они везли столбы мимо Брейдаблика, мимо Селланро; а потом они встретились с другими такими же подводами, шедшими с другой стороны перевала, и вся линия оказалась завершенной.

Так шла жизнь, день за днем, без крупных событий. Да и что могло случиться? Весной начались работы по установке телеграфных столбов; без Бреде Ольсена не обошлось и тут, хотя ему бы в самую пору заняться весенними работами на собственном участке. «И как это он всюду успевает!» – снова подумал Исаак.

Самому Исааку едва хватало времени, чтоб поесть да поспать, он едва-едва управился с весенними делами, правда, земли у него теперь было обработано довольно много.

В оставшееся до покоса время он подвел-таки лесопилку под крышу и мог теперь приняться за установку механизма. Что и говорить, лесопилка вовсе не была чудом искусства, но построена была прочно и основательно и дело свое делала справно, лесопилка действовала, лесопилка пилила; не раз бывая на лесопилке в селе, Исаак там хорошенько все высмотрел, переняв все хорошее. Получилась славная крошечная лесопилка, но он был доволен ею, вырубил на двери год и поставил свое тавро.

А летом в Селланро произошло все-таки что-то не совсем обыкновенное.

Рабочие, проводившие телеграф, забрались так далеко в глушь, что однажды вечером передний их отряд вышел к хутору и попросился переночевать. Их устроили на ночь в овине. Дни шли, подходили другие партии, всем рабочим давали приют в Селланро, они уходили все дальше и дальше от хутора, но по-прежнему возвращались ночевать в овин. Как-то субботним вечером приехал для расчета с рабочими инженер.

Когда Элесеус увидел инженера, у него от страха сердце ушло в пятки, и он поспешно шмыгнул за дверь, только бы его не спросили про карандаш. И надо же так случиться, что и Сиверта нет дома и не у кого искать поддержки! Элесеус, словно призрак, крался вдоль стены и, наткнувшись наконец на мать, послал ее за Сивертом. Другого выхода не было.

Сиверт отнесся к делу гораздо спокойнее, впрочем, главная-то вина лежала не на нем. Братья уселись в сторонке, подальше от дома, и Элесеус сказал:

– Если б ты взял это на себя!

– Я? – сказал Сиверт.

– Ты гораздо младше, тебе он ничего не сделает.

Сиверт подумал-подумал, понял, что брат угодил в переделку, и ему польстило, что Элесеус в нем нуждается.

– Я мог бы, пожалуй, пособить тебе, – сказал он покровительственно.

– Ну пожалуйста! – воскликнул Элесеус и протянул брату огрызок карандаша. – Возьми его насовсем! – сказал он.

Они пошли было домой вместе, но Элесеус сказал, что у него есть еще дела на лесопилке, вернее, на мельнице, надо кое-что посмотреть, а на это потребуется время, вряд ли он управится раньше чем через час. Сиверт пошел один.

В горнице сидел инженер и рассчитывался с рабочими бумажками и серебряными монетами, а покончив с расчетом, налил из кринки в стакан молока, которым угостила его Ингер, и очень благодарил ее. Потом поболтал с маленькой Леопольдиной, а увидев на стенах рисунки, поинтересовался, кто их нарисовал.

– Не ты ли? – спросил он Сиверта. Инженер, наверно, хотел выразить таким образом свою благодарность за гостеприимство и порадовать мать, расхвалив рисунки. Ингер объяснила толково и ясно, что ребятишки рисовали вдвоем, оба брата. Бумаги у них не было, и пока она не вернулась домой и не привезла им ее, они корябали на стенах. А у нее не хватает духу смыть их малеванье.