Георгий Караславов - Дурман

Старая снова начала себя подбадривать, покачивая головой: „Ах, мироеды, кровопийцы! Чтоб вам самим кровь повыпили! Хотите в тюрьму его упрятать, чтоб вас господь в могилу упрятал!“

— Ну, а теперь что? — спросила Вела.

— Не знаю, — опомнилась старая и огляделась кругом. На дворе околийского управления уже не было ни души: ни стражников, ни чиновников, ни арестантов.

— Ждать будем или нет? — снова спросила Вела.

— Чего больше ждать?

— Вот и я так думаю…

— А, может, подождем, а? — остановилась в нерешительности старая. — Поискать бы Димитра сватьи Марийки.

— Ну подождем, — остановилась и Вела.

— Нет, — махнула старая рукой, — что хотели узнать, теперь знаем. Что нам Димитр скажет? Да и смеркается уже, где ночевать будем?

— Есть тут у меня свои люди, — поджала губы Вела. — Гочо, сын тетки Маламы, только не знаю, где живет…

— Поспрашиваем, авось кто знает… Не велик город, зесь все друг друга знают, ровно в деревне…

— Ну давай поспрашиваем, — согласилась Вела.

Бабы в последний раз обернулись к зданию управления, словно прощаясь с арестованными, вскинули на плечи свои сумки и пошли по улице. Начало смеркаться. Через закопченные окна кофеен виднелись сидящие внутри люди, из кабаков доносился шум, пахло жареным мясом, скумбрией. Окна магазинов еще светились, но покупателей почти не было. Бабы несколько раз прошли по главной улице, рассматривая витрины, разглядывая редкие электрические фонари. В эту пору в селе уже было темно и глухо, только изредка доносился топот копыт и грохот телег да собачий лай. Для сельских женщин это был новый мир, полный невиданных чудес. Едва мерцающее электрическое освещение небольшого околийского городка казалось им сверкающим, как солнце в ясный день. И сколько народу на улицах, в кофейнях, и это в будний-то день!

— Господи боже! В темноте живем, ничего не знаем! — заговорила Марела, у которой голова пошла кругом.

— Мы одно, сестрица, знаем, работаем, как волы, всю жизнь бьемся-колотимся… — подхватила с жаром Вела, остановившись около ярко освещенной, красиво оформленной витрины. — Да это еще что?! Ты в Пловдиве побывай, вот там увидишь, какие чудеса есть на свете.

— Вот потому-то каждый в город норовит, — закачала головой старая. — Жизнь легка, хлеб сладкий…

— Смотри, смотри, — Вела показала пальцем на один магазин. — Как мухи, слетелись в одно место и ждут…

Но хотя этот шум, новые впечатления, огни витрин ошеломили, почти ослепили, их не оставляла тревожная мысль о ночлеге. Они обратились к одному старичку в потертом городском костюме: не знает ли он, где живет Гочо, Гочо Терзистоянов.

Старичок подумал, потом извиняюще улыбнулся и пошел своей дорогой: такого человека он не знал. Остановили одного парня в фартуке. Он куда-то спешил, но задержался и начал припоминать: — Гочо? Гочо? Какой Гочо? Как фамилия? Терзистоянов… Гочо Терзистоянов?.. Чем он занимается, где работает, знаете?

Бабы переглянулись.

— Нездешний он, — сказала Вела. — После войны переехали. Сын у него на железной дороге…

Парень пожал плечами.

— Терзистояновых в городе вроде нет, не знаю таких. Да какого он возраста: молодой, старый?

— Старый, старик уже, — с готовностью ответила Вела. — Сын у него железнодорожник.

— Не знаю, не знаком с таким, — улыбнулся парень и поспешил по своим делам.

И впервые с тех пор, как они начали свое скитание по городу, бабы испуганно переглянулись. Куда податься теперь? Ночь длинная, холодная… Где ночевать? Обеим пришла в голову одна и та же мысль: постучаться в какие-нибудь ворота, попроситься переночевать, ведь им только и надо, что сухой закуточек, не больше. Но тут же раздумали: никто не пустит на порог, выгонят, как нищих… Это ведь не село… Там любой тебе кинет какую ни на есть подстилку где-нибудь под навесом… Все не на голой земле… Коли есть деньги, можно поискать постоялый двор, да денег-то нет! Кое-как наскребли они сто шестьдесят левов. Сто взял Димо, пятьдесят — Иван, десять осталось у Велы. Старая хотела, чтобы Вела и последнюю десятку отдала им, да та не согласилась. „И нам понадобятся, сестрица, в городе все чужое“. Старая теперь увидела, что в городе и на самом деле все чужое. Она дрожала от холода и страха, но все равно не отрывала глаз от светлых витрин, от больших окон. Она не раз бывала в городе, но только в базарные дни и во время ярмарок. Сейчас же вечерний свет ослепил ее, многолюдье и оживление на улицах в будний день поразило… Казалось, весь город выплеснулся на улицы и не собирается уходить домой. Она словно попала в другой мир, странный, незнакомый, чудной.