Георгий Караславов - Дурман

— Хорошо, что хоть столько есть, а у нашего Ивана ни гроша… Да и взять негде…

Из общины вышел стражник, остановился на крыльце, осматриваясь. Женщины бросились к нему: — Эй, мил человек! Сынок! Скажи-ка ты нам! — взмолилась старуха.

— Пожалте! — стражник щелкнул каблуками и отдал честь.

— Ты их, что ли, в город поведешь? — начала Вела, не раздумывая долго.

— Кого?

— Да наших, которые арестованные…

— А, арестантов? Так точно! — И стражник снова щелкнул каблуками тяжелых сапог.

— Да за что же ты их, сынок? — заплакала старая. — У нас дела, работа ждет, мы все бросили…

— Приказ! — пожал плечами стражник.

— Да за что же все-таки? А?

— Не могу знать!

— Знашь, только сказать не хочешь! — раздраженно махнула рукой Вела.

— Ваши их арестовали, а вы не знаете, так мне и подавно неизвестно, — обиделся стражник и пошел назад в общину. Женщины проводили глазами его широкую спину, переглянулись в отчаянии, да так и остались на месте, повесив головы.

— Чтоб вас холера взяла! — шепотом начала свои проклятия старая, — чтобы все сдохли, окаянные, чтоб ваше отродье по тюрьмам гнило, за решетками железными, чтоб вас…

Впервые после смерти Минчо она и думать забыла о Тошке, о предстоящем разделе имущества. Одна страшная мысль сверлила мозг: Иван! Почему его арестовали? Долго ли просидит? А, может, бить будут, изобьют до полусмерти, а то и вовсе живым не выпустят… Или если суд, не дай бог, засудят лет на пять-шесть… Что тогда с ней будет? Не вынесет она этой напасти, слезами изойдет, ослепнет. Вдвоем все было легче. А теперь? Кому пахать? Кому снопы вязать? За скотиной ходить? Останется она одна-одинешенька в избе, как кукушка одна век куковать, людям в насмешку да к злорадству… Она уже видела себя в опустевшем доме, одна, забытая и заброшенная всеми, и страх сжал сердце. Одна! И без Пете… Пусть бы лучше ее в тюрьму посадили вместо сына, все бы легче… Думала ли, гадала ли, что на старости лет такое пережить придется?

— Раз поведут в город, и нам надо туда, — прервала ее мысли Вела.

— Пойдем и мы, — заплакала старая, — какая только помощь им от нас… Мы и здесь-то ничем им помочь не можем, а там тем более… Ну раз ты считаешь…

— Пожалуемся судье, — решила Вела. — Хоть бы не измывались там над ними, не били… Я этого больно боюсь…

— Тебе что? Ты куда хочешь пойдешь, есть кому за домом присмотреть, с хозяйством управиться… может, и деньжат припасли… А мне-то как, сестрица, а?

Вела помолчала, потом сказала:

— Если в деньгах дело — могу тебе дать десятку… Продали мы немного тмина, но тут же все деньги, как в прорву, на дом пошли… Все, что осталось, Димо взял с собой.

— Дай хоть эти, — попросила старая, — потом рассчитаемся. Раз такое горе подошло, ничего не поделаешь, последнее спустить придется…

— Если только их в город поведут и там оставят, это еще так-сяк, а если куда дальше, уж и не знаю…

Обе тревожно переглянулись. Эта мысль им не приходила в голову.

Только когда загремел засов, Иван понял, что дело серьезно и выйти на свободу будет нелегко. Он постоял у дверей, прислонившись к стене, потер глаза, всматриваясь в темноту, и шагнул в камеру.

— Иди, иди сюда, это только сначала страшно, — послышалось из темноты.

— Димо, братец, это ты! — радостно бросился к нему Иван, узнав по голосу. Никогда до сих пор Димо не был ему таким близким. Теперь уже все казалось не так безнадежно, словно прибавилось сил.

— Кого-нибудь другого задержали? — спросил Димо.

— Не знаю, никого другого не видел.

— Тебе сказали, почему арестовали?

— Нет. А тебе?

— И мне. Алекси рано утром приперся, иди, говорит, староста вызывает зачем-то…

— Меня тоже так обманул.

— Что староста вызывает, это верно, — усмехнулся Димо. — А вот для чего мы ему понадобились — весь вопрос…

— Наверное, в город поведут.

— Почему так думаешь? — в голосе Димо прозвучала тревожная нотка.

— Да вроде видел фуражку стражника во дворе.

— Тогда плохо дело, — покачал головой Димо. — Если потащат нас туда…

Димо не докончил фразу, но Иван все понял. Кровь отхлынула от лица, страх и тревога сжали сердце. Мысли, одна страшнее другой, зароились в голове. Он боялся, что начнут бить, таскать из одного города в другой, по кутузкам да тюрьмам. А потом и посадят. И чем больше думал, тем сильнее его охватывал ужас. „Ладно уж зададут взбучку, да хоть бы отпустили, — ухватился он за спасительную мысль, — чем сидеть в тюрьме несколько лет…“