Георгий Караславов - Дурман

„Тут что-то не так, плохо дело…“ — думала старая, и хотя уверения рассыльного, что не из города Ивана спрашивают, сначала ее успокоили, потом она снова забеспокоилась: почему не идет? Раз староста спрашивает, держать долго не будет, вот если из города кого прислали — тогда другое… Тогда непременно в полицию уведут. Ну, а раз все тут…

— Бабушка! Ну когда поедем?! — Пете уже не сиделось на месте.

— Сейчас, родной, сейчас…

— Ну, где дядя запропастился? Когда вернется?..

— Подожди немного.

Пете закутался в бурку и притих, оглядывая с козел улицу.

— Ну, что ж ты, бабушка! Когда поедем…

— Погоди еще немножко, дорогой, скоро уже… — пыталась успокоить его старая, но в голосе задрожали слезы. Солнце уже встало высоко, туман рассеялся. День начался весело, ясно, небо светилось, как голубые чистые детские глаза. Все было тихо, спокойно. Изредка проскрипит телега, куры закудахчут, роясь в навозе, людские голоса раздадутся в ясном воздухе. Народ торопился в поле прибрать оставшееся — зима была на носу. Стояла ясная прозрачная осень, но в любой день задует с севера, пойдут холодные дожди с ветром, со снегом…

Но почему Ивана все нет? — Горький комок подступил к горлу, сдавил на сердце. — Может, его задержали? Сидит там, связанный по рукам и ногам. А как же тогда хозяйство? Кто выйдет в поле?.. Правда, они уже почти отсеялись, но дел-то всегда найдется. А если его долго не выпустят, придет весна, надо будет пахать, а потом страда: и жать, и косить, и молотить… Старуха заломила руки: „Господи боже, неужто не кончились мои муки, неужто снова в поле надрываться, вместо мужика тянуть… Обманул Алекси, холера его задави! Набрехал, как пес шелудивый…“

— Бабушка! Ну что же ты! — чуть не плача взмолился Пете.

— Ох, и зачем только на свет народилась твоя бабка?! Ни дня покоя не видела, — лихорадочно затеребила она свой траурный платок, и черная ненависть снова поднялась волной: — Как заноза мы у них в глазу, только и думают, как бы напакостить, чтоб у них зенки лопнули, у злодеев!

Калитка хлопнула, во двор вошла Вела и быстро направилась к телеге. Собака тявкнула было, но то ли убедившись, что перед ней безобидная женщина, то ли оттого, что старая прикрикнула, она поджала хвост и скрылась где-то под навесом.

— Ох, сестрица, — начала Вела, остановившись перед телегой, — сидишь тут спокойно и не знаешь, что случилось…

— Что? — так и похолодела старая. — Что случилось?

— Отнеси ему какую одежку — в город их поведут…

Старая онемела. Хотела что-то сказать, но челюсти свело от страха. „В город… беда, значит“, — мелькнула в голове единственная мысль.

— Заперли их в подвале, не позволили даже два слова сказать Димо… Плохо дело, будто самого старосту обворовали…

— Когда их поведут? — упавшим голосом проговорила старуха.

— Скоро… Слыхала краем уха…

— Кого арестовали?

— Одних только Димо и Ивана.

— Невестка! — крикнула старая в дом, но голос едва прозвучал, — собери чего поесть в дорогу… Ох! Будь она проклята эта управа… Все им не сидится, все неймется, авось на погосте успокоятся, тогда вздохнем свободно. Да ты спрашивала, за что же их?

— Спрашивала, ничего не говорят, — огрызнулась Вела. — Скажите, говорю, хоть знать будем…

Тошка принесла пеструю дорожную суму с глубоким дном, доверху набитую хлебом и всем, что попалось под руку, — сухомятка, а все пригодится — повесила старой на плечо, набросила домотканый половичок, стянула с Пете бурку и дала ей на руку.

— Отдай! Мне холодно! — заголосил мальчишка и замахнулся палкой.

— Молчи, сынок, успокойся… Это дяде твоему. Я скоро вернусь, принесу обратно, — погладила его по голове старая, глубоко вздохнула и поплелась, еле волоча ноги к воротам.

В общине стоял шум. Сторожа, рассыльные и разный мелкий служилый люд сновали с молчаливыми, озабоченными лицами, словно не замечая двух встревоженных женщин. На все их вопросы они бросали или нечто невразумительное, или просто молча пожимали плечами.

Еду и одежду арестованным передали, но за что их задержали, поведут ли в город и когда — ничего узнать было нельзя. Сестры попытались пробиться к старосте, но он их не принял. Вела не вытерпела и давай проклинать всех подряд.

— Да что ты, девка, — всполошилась старая. — Уймись! У себя дома сколь хочешь языку волю давай, а здесь прикуси, ты здесь с добром больше… В ихних мы руках, тут с добром надо, чтоб они сдохли…

— С добром! — не унималась Вела. — Мы все к ним с добром, так за наше добро свету божьему не рады… Хоть бы сказала, за что посадили, все стало бы легче… У них что, языки отнялись? Чтоб их холера побрала, чтоб им и впрямь онеметь!.. В город поведут или куда еще, пусть скажут, знать будем. У Димо и сотни левов не будет при себе…