Олдос Хаксли - Эти опавшие листья

– Да, я люблю играть в теннис, – серьезно отвечала она.

Помню, однажды я сумел так далеко продвинуться по пути связного и умного разговора, что поинтересовался ее любимыми книгами. Пока я задавал свой вопрос, она невозмутимо смотрела на меня. И я покраснел и отвернулся. Она имела надо мной заведомо несправедливое преимущество – состояло оно в том, что ей было дозволено наблюдать за мной прищурившись, как из засады. Я же оказывался полностью открыт, и мне нечем было защитить себя.

– Я не очень много читаю, – сказала она. – Чтение не особенно привлекает меня.

И моя попытка сближения, более тесного контакта полностью провалилась. Но упрекал я только самого себя. Следовало догадаться, что она не любительница чтения. К чему ей было еще и что-то читать? Когда ты являешь собой саму жизнь, обычные книги тебе не нужны. Лишь много лет спустя она призналась, что всегда делала исключение для романов Джин Страттон-Портер. Когда мне исполнилось семнадцать лет, она отправилась жить к другим родственникам в Южную Африку.

Время шло. Я постоянно думал о ней. И мое восприятие любовной лирики многих поэтов зачастую определялось воспоминаниями об этом милом лице с таинственной улыбкой. Друзья похвалялись своими маленькими успехами у девушек. Я же в ответ усмехался, не испытывая ни малейшей зависти, зная не в теории, а на основе жизненного опыта, что все их интрижки ничего общего не имели с любовью. Но однажды, будучи первокурсником университета, после какой-то особенно разудалой вечеринки я лишился невинности. Потом мне стало жутко стыдно. Я чувствовал, что навсегда лишился права быть любимым. В результате – сейчас причинно-следственная связь не кажется мне уже столь очевидной, но в то время я считал свои действия логически оправданными, – в результате я изнурял себя учебой, получил две крупные университетские награды, стал пламенным революционером и отдавал много часов своего свободного времени общественной работе при христианской миссии колледжа. Впрочем, хорошего социального активиста из меня не получилось, потому что я равнодушно относился к юным хулиганам из трущоб, а посещения миссии скоро стал считать напрасной тратой времени. Но именно по этой причине я не разрешал себе окончательно все бросить. Не раз и не два я подумывал заняться танцами «моррис» на заднем дворе нашего с мамой дома. Всеми силами стремился сделаться вновь достойным. Вот только чего? На данный вопрос я едва ли смог бы внятно ответить. Вероятность женитьбы представлялась до невозможности отдаленной, да я и сам едва ли к ней стремился. Готовил себя к тому, чтобы продлевать свою влюбленность, попутно добиваясь великих свершений.

Вскоре разразилась война. Из Франции я написал ей письмо, в котором высказал все, на что у меня не хватало мужества при личных встречах. Письмо я отправил на единственный известный мне адрес – она уехала оттуда много лет назад, – не ожидая и даже не надеясь, что она получит его. Я написал его ради самовыражения, желая выплеснуть свои глубинные чувства. Потому что не сомневался в своей скорой гибели. И письмо это было адресовано не столько женщине, сколько Богу, объяснения и оправдания, которые почтой дошли бы до вселенной.

Зимой 1916 года я получил ранение. Под конец пребывания в госпитале меня признали негодным к строевой службе и назначили в отдел контрактов Совета по вопросам развития авиации. В моем ведении оказались химикаты, целлулоид, резиновые трубки, касторовое масло, полотно и ткань для воздушных шаров. Я проводил время, торгуясь с немецкими евреями из-за цен на химикаты и целлулоид, с греческими купцами по поводу касторового масла и с торговцами из Ольстера, продававшими полотно. Очкастые японцы приходили с образцами крепдешина, уверяли меня, угощая отборными сигарами, что он гораздо лучше и дешевле для изготовления воздушных шаров, чем ткани из хлопка. С каждого письма, которое я диктовал, снималось сначала одиннадцать, потом семнадцать и, наконец, когда отдел достиг периода расцвета, двадцать две копии, чтобы каждый другой департамент Совета мог получить свою и подшить к делу. Отель «Сесил» заполнили клерки. В двух подвальных этажах под землей и на чердаках среди каминных труб сотни молодых женщин стучали на пишущих машинках. В нижнем бальном зале, который выглядел, как подходящее место для Валтасарова пира, потреблялась тысяча дешевых обедов ежедневно. В лучших номерах отеля окнами на Темзу сидели чиновники высокого ранга с загадочными буквами, прибавлявшимися после фамилий, крупные бизнесмены, помогавшие победить в войне, и штабные офицеры. Огромные лимузины дожидались их во дворе. Иногда, входя в свою контору к началу рабочего дня, я воображал себя чуть ли не пришельцем с Марса…