Олдос Хаксли - Эти опавшие листья

Они двинулись дальше. Миссис Челайфер больше не произнесла ни слова; она о чем-то глубоко задумалась.

– Поднесите лампу поближе, – попросил мистер Кардан гида. – Когда света стало больше, он продолжил медленно по складам разбирать примитивную греческую надпись на стене усыпальницы. – Очаровательный язык, просто очаровательный! С той поры, как я узнал, что этруски звали своего бога виноделия Фуфлунсом, меня заинтересовал их язык. Фуфлунс – более подходящее имя, чем Бахус, Либер или Дионис! Фуфлунс, – повторил он с восторгом, акцентируя каждый слог. – Ничто не может быть благозвучнее. Они обладали лингвистическим талантом, эти создания. А какие у них должны были поэты! «Когда Фуфлунс flucuthukhs свой ziz » – нетрудно представить оду во славу вина, которая начиналась бы такой строкой. Вы ведь не сумели бы воспроизвести столь сочные, столь пьянящие звуки по-английски, верно?

– Как насчет: «И плещется эль в саксонском бокале»? – предложил свой вариант Челайфер.

Мистер Кардан покачал головой.

– Разве можно это хотя бы близко поставить рядом с этрусским? – возразил он. – Слишком мало консонантов. Легковесно, поверхностно и тривиально. Так можно было написать и о содовой воде.

– Но откуда вам знать? – заметил Челайфер. – Может, flucuthukh по-этрусски и означает содовую воду? Вот Фуфлунс – удачно выбранное имя. Однако здесь мы имеем дело с заимствованием. У вас нет других примеров столь превосходного словопользования этрусками. «Когда Фуфлунс flucuthukhs свой ziz » – может оказаться всего лишь переводом фразы «Когда Бахус выпивает стакан содовой». Вам же ничего не известно об этом.

– Да, вы правы, – вынужден был признать мистер Кардан. – Меня увлекло имя Фуфлунс. Flu-cuthukh может и не нести в себе столь богатого смысла, какой обязано иметь слово с подобным звучанием. Оно действительно, как вы предположили, может означать всего лишь содовую воду. Однако я продолжаю надеяться на лучшее, верю в своих этрусков. Наступит день, когда ученые подберут ключ к этому языку, и тогда все убедятся в моей прозорливости. Flucuthukh окажется столь же значительным словом, как имя Фуфлунс, – вот увидите! Это великий язык. Найдется новый Басби или Кит, а этрусскую грамматику и основы стихосложения начнут вбивать в голову каждому английскому школьнику. И ничто не принесло бы мне большего удовлетворения. Латынь и греческий еще имеют практическое значение. А вот этрусский язык полностью и абсолютно бесполезен. Разве можно найти лучшую основу для фундамента образования подлинного джентльмена? Это великий мертвый язык будущего. И если бы этрусского языка не существовало, его следовало бы придумать.

– Именно этим и придется заниматься филологам, – сказал Челайфер. – Если учесть, что никаких источников этрусской письменности не сохранилось, кроме надписей на надгробиях и каких-то пустяков, нацарапанных на облачениях мумий в Аграме.

– Так оно даже к лучшему! – подхватил мистер Кардан. – Если мы создадим этрусскую литературу сами, она может даже показаться нам интересной. Произведения этрусской литературы, созданные самими этрусками, оказались бы скучными, как вся древняя литература. Но если бы эпос написали вы, диалоги Сократа – я, а исторические труды вышли бы из-под пера такого мастера художественного вымысла, как мисс Триплау, – то мы сотворили бы целый курс науки, из которого те редкие ученики, что получают хоть какую-то пользу от образования, вынесли бы для себя много ценной информации. А всего лишь через пятьдесят лет наши идеи уже выглядели бы такими же устаревшими, как мысли Туллия или Горация. И литературу этрусков пришлось бы заново перевести нашим потомкам. Каждое новое поколение использовало бы мертвый язык для выражения собственных чаяний и желаний. А мысли, выраженные в столь богатой форме, приобрели бы гораздо более важный вид и легче запоминались бы. Я часто замечал, что понятие, которое я усваиваю на родном языке, кажется мне скучным, банальным и смутным по содержанию, но приобретает ясность, особый смысл и важность, если его облечь в непривычную форму языка иностранного. Пожелание, заложенное в рождественскую хлопушку, если изложено на латыни, звучит весомее и ближе к истине, чем написанное по-английски. Если в изучении мертвых языков есть вообще хоть какой-то смысл, то, к моему величайшему сожалению, заключается он в том, чтобы показать нам важность выбора словесного средства для выражения своих идей. Знание, как называется один и тот же предмет на нескольких языках, дает вам более глубокое и богатое осознание его сущности, чем на одном языке. Юноша, знающий, что бог вина по-этрусски зовется Фуфлунс, обладает более всесторонним пониманием этой божественной личности, чем его сверстник, которому известен только Бахус. И если я хочу, чтобы археологи сумели расшифровать этрусский язык, то лишь потому, что стремлюсь к полному проникновению в понятия, выраженные такими звучными словами, как flucuthukh и khathc . Остальное меня не волнует. Пусть им удастся прочитать все эти надписи целиком – я останусь к этому факту равнодушным. В конце концов, что нового даст нам их расшифровка? Какими открытиями может обогатить? Никакими. В них не окажется ничего, что уже не было бы нам давно известно. Мы утвердимся во мнении, что до завоевания Италии римлянами люди здесь ели, пили, занимались любовью, накапливали богатства, угнетали более слабых соседей, а развлекали себя занятиями спортом, законотворчеством и подобными забавами. Во всем этом столько же божественного смысла, сколько в прогулке по Пиккадилли в любой день недели. И кроме того, мы уже имеем изображения этрусков.