Олдос Хаксли - Монашка к завтраку [сборник]

Мисс Пенни аккуратно положила ее в сумку.

– Верно? – сказала она. – Совершенно бесподобен. А по натуре и складу ума и того лучше. Один из тех невинных, бесхитростных, как дети, аморальных выродков, которые даже не подозревают о существовании добра и зла, – таким он мне представляется. И у него был талант – присущий всем итальянцам талант к разработке природных богатств, к господству над природой и использованию ее в своих целях. Истинный сын римских строителей акведуков и брат гидротехников. Только Куно – так его звали – укрощал не воду. Он укрощал женщин. Он умел взнуздать и запрячь природную силу страсти; он заставлял влечение вертеть колеса своей мельницы. Коммерческое использование любовной энергии – такова была его профессия. Порой я спрашиваю себя, – добавила мисс Пенни другим тоном, – попробует ли, когда я постарею и останусь одна, кто-нибудь из этих молодых профессионалов использовать меня в своих интересах. Это будет унизительно, ведь сама-то я очень мало использовала их.

Она нахмурилась и на миг умолкла. Нет, мисс Пенни решительно была дурна собой: положа руку на сердце, нельзя было сказать, что у нее есть шарм или что она привлекательна. Это красное, как у всех шотландцев, лицо, заячьи глаза, голос, устрашающий смех, рост – все в этой женщине было чудовищным. Нет, нет, нет.

– Вы говорите, он был в тюрьме, – сказал я. Молчание, со всем, что за ним крылось, становилось неловким.

Мисс Пенни вздохнула, подняла глаза и кивнула:

– Он оказался настолько глуп, что свернул с прямого и надежного пути использования женщин на опасную стезю грабежа со взломом. На всех нас порой находит безумие. Ему вынесли суровый приговор, но через неделю, после того как его посадили в тюрьму, ему посчастливилось заболеть… воспалением легких, если не ошибаюсь. Его перевели в больницу. Сестру Агату, известную своим даром спасать заблудшие души, приставили к нему в качестве личной сиделки. Только, боюсь, на этот раз обратил ее в свою веру он.

Мисс Пенни проглотила последний кусок имбирного пудинга, который официант принес ей вместо рулета с вареньем.

– Вы, вероятно, не курите манильских сигар, – сказал я, открывая портсигар.

– По правде говоря, курю, – ответила мисс Пенни. Она внимательно оглядела ресторан. – Надо только проверить, нет ли здесь этих мерзких сплетников репортеров. Кому хочется появиться на столбцах светской хроники? «Вряд ли широкой публике известно, а посему мы спешим поделиться с ней этим фактом, что наша видная журналистка мисс Пенни всегда завершает свои дневные трапезы шестидюймовой бирманской сигарой. Я видел ее вчера в ресторане – в двух шагах от Кармелит-стрит, – она дымила, как паровоз». Сами знаете этих щелкоперов. Но берег, кажется, чист.

Она взяла одну из предложенных сигар, прикурила от протянутой мной спички и продолжала:

– Да, на этот раз юный Куно обратил ее в свою веру. Сестра Агата вновь стала Мельпоменой Фуггер, каковой и была, до того как сделалась Христовой невестой.

– Мельпоменой Фуггер?

– Так ее звали в миру. Я выведала ее историю у своего добряка доктора. На его руках рождались и умирали, на его глазах жили многие поколения жителей Граубурга. Мельпомена Фуггер?.. Ему ли ее не знать, он ведь сам помог появиться на свет крошке Мелпл, малютке Мельпхел. Ее отец был профессор Фуггер, великий профессор Фуггер, berühmter Geolog [184] Знаменитый геолог ( нем. ). . О да, разумеется, мне знакомо это имя… Итак… Профессор написал классический трактат о Лемурии… знаете, о той гипотетической стране, откуда появились лемуры… Я выказала должное уважение… Он был человек либеральных взглядов, последователь Гердера, гражданин мира, как они прелестно это там называют. К тому же англофил, всю жизнь ел на завтрак овсянку… до августа 1914 года. А сияющим утром пятого числа того месяца он навсегда ее отверг, торжественно, со слезами на глазах. Национальная пища народа, предавшего культуру и цивилизацию, – разве он мог по-прежнему ее употреблять?.. Она застряла бы у него в горле. Теперь ее заменит яйцо всмятку. На мой взгляд – совершенный душка. Его дочь, Мельпомена, тоже, на мой взгляд, была душка: такие толстые белокурые косы в детстве! Мать ее умерла, и домом правила сестра профессора – правила железной рукой. Ее звали тетя Берта. Ну, так вот, Мельпомена росла, делалась все более пухленькой и аппетитной. Когда ей исполнилось семнадцать, с ней случилось нечто пренеприятное и омерзительное. Даже доктор не знал в точности, в чем там было дело, но он бы не удивился, если бы оказалось, что ко всему этому был причастен тогдашний профессор латыни, старый друг семьи, в котором большая эрудиция сочеталась, по-видимому, с роковым пристрастием к молоденьким девушкам.