Олдос Хаксли - Монашка к завтраку [сборник]

– А вас она не пыталась обратить? – спросил я.

– Ну, она же была не дурочка, – засмеялась мисс Пенни. Загремели миниатюрные виселицы.

Я на минутку позабавился мыслью об обращении мисс Пенни в католичество – вот мисс Пенни дает отпор целому синклиту отцов церкви, вот она бряцает серьгами в ответ на их рассуждения о святой троице, вот смеется своим чудовищным смехом над доктриной непорочного зачатия, вот отвечает на суровый взгляд великого инквизитора, сверкнув на него блестящими, лишенными эмоций заячьими глазами… Почему эта женщина внушает такой ужас? В чем ее секрет?

Но я пропустил мимо ушей часть ее рассказа. Что же там случилось? Ах да, соль всего была в том, что однажды утром после двух- или трехдневного отсутствия сестра Агата появилась в больнице не в одежде монахини, а в халате уборщицы, а вместо чепца с крыльями на ее бритой голове был платок.

– Мертвец, – сказала мисс Пенни, – форменный мертвец. Живой труп, вот чем она была. На нее страшно было смотреть. Я не представляла, что человек может так измениться за такое короткое время. Двигалась она с трудом, как после долгой болезни, вокруг глаз – огромные коричневые круги, на лице – глубокие морщины. И до того пришибленный, до того удрученный вид… Это было ни на что не похоже.

Мисс Пенни подалась вперед, в проход между двумя рядами столиков, и поймала проходящего официанта за фалду фрака. Маленький итальянец оглянулся с удивлением, тут же перешедшим в страх.

– Полпинты ирландского портера, – приказала мисс Пенни. – И принесите мне на десерт сдобный рулет с повидлом.

– Рулета с повидлом сегодня нет, мадам.

– Черт! – сказала мисс Пенни. – Тогда принесите все равно что.

Она отпустила официанта и возобновила свой рассказ.

– На чем я остановилась? А, вспомнила. Она вошла ко мне в палату с ведром воды и шваброй, в халате уборщицы. Естественно, я была крайне удивлена. «Что, ради всего святого, это значит, сестра Агата?» – спросила я. Молчание. Она покачала головой и принялась тереть пол. Когда закончила, вышла из комнаты, даже не взглянув на меня. «Что случилось с сестрой Агатой?» – спросила я свою сиделку, когда она ко мне зашла. «Не могу сказать». – «Не хотите сказать?» Молчание. Мне понадобилась неделя, чтобы выяснить, что же произошло на самом деле. Никто не смел и рта раскрыть, это было strengst verboten [183] Строжайше запрещено ( нем. ). , как говорили в добрые старые времена. Но в конце концов я все из них вытянула. Из сиделки, из врача, из уборщицы – из каждого понемножку. Я всегда добиваюсь того, чего хочу. – Мисс Пенни засмеялась своим похожим на ржанье смехом.

– Я в этом не сомневаюсь, – вежливо отозвался я.

– Весьма вам признательна, – поблагодарила мисс Пенни. – Но вернемся к моей монашке. Сведения поступали ко мне обрывочно, шепотом, отдельными фразами. «Сестра Агата убежала с мужчиной!» – «О Боже!» – «С одним из больных!» – «Не может быть!» – «С преступником из тюрьмы». Фабула усложняется. «А он от нее убежал». Фабула снова проясняется. «Ее привезли назад; лишили сана. В церкви было отпевание… гроб и всякое такое. Ей велено было там быть… на собственных похоронах. Она больше не монахиня. Она теперь работает уборщицей, делает в больнице самую грязную работу. Ей не разрешено ни с кем разговаривать и никому не разрешается разговаривать с ней. Она все равно что покойница». – Мисс Пенни приостановилась, чтобы окликнуть измученного маленького итальянца. – Мое пиво? – прокричала она.

– Несу, несу! – И голос с акцентом крикнул вниз, в шахту лифта: – Ирландское пиво!

Снизу отозвались эхом:

– Ирландское пиво.

– Постепенно я заполняла пробелы подробностями. Начать с героя нашей истории. Мне было необходимо вывести его на сцену, а это оказалось довольно трудно, ведь я никогда его не видела. Но я достала снимок. Полиция повсюду разослала его фотографию, когда он убежал: не думаю, чтобы они его поймали. – Мисс Пенни открыла сумку. – Вот он, – сказала она. – Я всегда ношу карточку с собой, она стала для меня талисманом, я суеверна. Помню, много лет подряд я носила с собой пучок вереска, перевязанный бечевкой. Хорош, правда? Что-то в нем есть ренессансное, вам не кажется? Он наполовину итальянец.

Итальянец. Это все объясняло. А я-то удивился, откуда могло взяться в Баварии это узкое лицо с огромными черными глазами, тонко вылепленным носом и подбородком и мясистыми губами, такого царственного и чувственного рисунка.

– Спору нет, он великолепен, – сказал я, возвращая фотографию.