Олдос Хаксли - Монашка к завтраку [сборник]

– Верю ли я в литературу?

– Я имею в виду, – объяснила мисс Пенни, – иронию судьбы, карканье норн и все тому подобное.

– М-м… пожалуй.

– Да прибавьте еще сюда психологию и самоанализ, и прочее, ну и композицию, и крепкую интригу, и художественные образы, и le mot juste [188] Точное слово ( фр. ). , и словесную магию, и меткие метафоры…

Я вспомнил, что сравнил бряцающие серьги мисс Пенни со скелетами, висящими на цепях.

– И в заключение, а вернее прежде всего – альфа и омега, – мы сами, два профессиональных литератора, которые хладнокровно, без малейшего сочувствия, толкуют о совращении монашки и прикидывают, как наилучшим образом превратить ее несчастье в звонкую монету. Все это довольно любопытно – вам не кажется? – когда начинаешь думать об этом беспристрастно.

– Весьма любопытно, – согласился я. – Но с другой стороны, то же можно сказать обо всем прочем, если смотреть на него подобным образом.

– Нет-нет, – возразила мисс Пенни, – с писательским делом не сравнится ничто. Но я никогда не доберусь до конца своей истории, если примусь рассуждать об изначальных принципах.

Мисс Пенни возобновила свое повествование. А я все еще думал о литературе. Вы верите в нее? По-настоящему? Ах! К счастью, вопрос этот был начисто лишен смысла. Я слушал мисс Пенни краем уха, однако уловил, что юноша стал поправляться; еще несколько дней, сказал доктор, и он будет здоров… достаточно здоров, чтобы вернуться в тюрьму. Нет, нет, вопрос мисс Пенни лишен всякого смысла. Хватит думать об этом. Я снова стал внимательно слушать.

– Сестра Агата, – звучал голос мисс Пенни, – молилась, увещевала, наставляла на путь. Всякий раз, как ей удавалось улучить минутку среди прочих своих трудов, она забегала в палату юноши. «Понимаете ли вы важность молитвы?» – спрашивала она, и прежде чем он успевал ответить, не переводя дыхания, перечисляла ему все преимущества и пользу регулярного и терпеливого обращения к Богу. А не то говорила: «Можно я расскажу вам о святой Терезе?», или: «Вы ведь знаете о нашем первом мученике Стефане, не так ли?» Сперва Куно пропускал ее слова мимо ушей. Все это казалось таким поразительно неуместным, таким нелепым вторжением в его мысли, в его серьезные, его отчаянные мысли о будущем. Тюрьма была явью, неотвратимой реальностью, а эта женщина кружилась тут вокруг него со своими смехотворными сказками. И вдруг в один прекрасный день Куно начал прислушиваться к ней, стал выказывать признаки раскаяния и склонность приобщиться к истинной вере. Сестра Агата сообщила о своей победе другим монахиням, началось ликование по поводу возвращения заблудшей овцы. Мельпомена никогда в жизни еще не чувствовала себя такой счастливой, и, глядя на ее сияющее лицо, Куно, верно, спрашивал себя, как это он свалял такого дурака, не увидев с самого начала того, что само бросалось в глаза. Женщина потеряла из-за него голову. А теперь у него в запасе всего четыре дня… четыре дня, чтобы открыть шлюз для бурной любовной энергии, направить ее по нужному руслу, заставить действовать для его, Куно, освобождения. Почему он не начал неделю назад? Тогда он мог быть уверен в успехе. А теперь? Кто знает. Четыре дня – чертовски короткий срок.

Мисс Пенни приостановилась.

– Как же ему это удалось? – спросил я.

– А уж это ваше дело – придумать, – сказала мисс Пенни и тряхнула в мою сторону серьгами. – Лично я не знаю. Никто не знает, по-моему, кроме заинтересованных сторон и, возможно, исповедника сестры Агаты. Но не трудно воссоздать это так называемое преступление. Как бы вы сами тут поступили? Вы – мужчина, вам должна быть знакома техника обольщения.

– Вы мне льстите, – сказал я. – Неужели вы всерьез полагаете?.. – Я развел руками.

Мисс Пенни заржала, как лошадь.

– Да, но шутки в сторону – это проблема. Перед нами совсем особый случай. Главное действующее лицо – монашка, место действия – больница, казалось бы, не подступишься. Никаких благоприятных условий, которые помогли бы ему: ни лунного света, ни доносящейся издалека музыки, а прямая атака, в какой бы форме он ее ни произвел, наверняка окончилась бы неудачей. Дерзкая самоуверенность – главное оружие вашего Дон Жуана – здесь не имела бы шансов на успех.

– По всей видимости, – сказала мисс Пенни. – Но ведь, несомненно, существуют и другие подходы. Например, можно сделать ставку на жалость, на материнский инстинкт. Можно даже сделать ставку на высокие чувства, на саму душу. Куно, должно быть, пошел по этому пути, вам не кажется? Не трудно представить, как он «поддается» ее увещеваниям, как молится вместе с ней, взывая в то же время к ее состраданию и даже угрожая – с самым серьезным видом – самоубийством, если ему придется возвращаться в тюрьму. Вам не составит труда изобразить все это вполне убедительно. А мне заниматься подобными вещами смертельно скучно. Вот почему я не могу заставить себя писать беллетристику. Не вижу смысла. А уж до чего вы, братья-писатели, носитесь с собой… особенно если сочиняете трагедии! Все это очень странно, право, очень странно.