Ольга Мирошниченко - В сторону южную

Валентина Евграфовна приходила редко. Дорога неблизкая, а дел, как всегда, полно. Шумно восхищалась хозяйственностью дочери, ее вкусом, новыми красивыми вещицами. И оттого, что восхищалась так шумно и щедро, Максим понимал, что неинтересна и скучна ей эта экскурсия по квартире. Они скрывали от нее свой разлад, они и от себя его скрывали, просто Максим не спешил домой после съемок, задерживал подолгу оператора, художника, все снова и снова обсуждая каждый кадр.

На последний фильм не пригласил работать жену, хотя знал, что лучшей художницы по костюмам нет. Друзья удивились, они тоже знали — Надя нарасхват. Она тогда пошутила:

— Мы разругались бы в пух и прах. Хуже нет, когда родственники вместе работают. — А он видел: обиделась смертельно. Ведь не ругались же раньше — слава богу, на двух фильмах его была художником.

Максим и сам понимал — для себя же ущерб делает, но совместная работа не оставляла бы своего, недоступного ей, круга его жизни, а он уже не хотел контроля и надзора. Так и подумал: «контроля и надзора».

Надю пригласил другой режиссер, снимающий изысканную картину о полете в космос. Художнику там было раздолье. Максим обрадовался, оказалось — все, что ни делается, — к лучшему. Ей же в сто раз интереснее придумывать странные костюмы людей будущего, марсианок загадочных, чем скромные наряды своих современниц, строителей плотины.

Как эхо космических пространств, неземных цивилизаций, как символ другого, отличного от того, что делал Максим, рафинированного, утонченного искусства — появились черные простыни. Пахнущие лавандой, накрахмаленные, из шелкового полотна и абсолютно черные. Максиму странно было ложиться теперь в постель. Представлял себя схимником каким-то, колдуном, черным монахом, ночующим в своем гробу.

Они вернулись с банкета поздно — и поздно встали. Валентина Евграфовна пришла, когда Максим брился в ванной, а Надя, еще в халате, готовила завтрак на кухне.

За шумом электробритвы Максиму послышалось, что ссорятся. Такого не бывало. Он торопливо выдернул штепсель, готовый тотчас вмешаться, успокоить.

— Гадость! — громко сказала Валентина Евграфовна. — Какая гадость. Он что, не спит с тобой, что ли? Зачем эти штучки? Или ты просто ополоумела уже!

Максим замер, даже руку от двери отдернул в испуге, появляться ему было совсем ни к чему. И не оттого, что не решился в женскую ссору встрять, но оттого, что в откровенном вопросе Валентины Евграфовны заключалась та мучительная, та противоестественная суть их теперешней жизни, о которой никто из них двоих не решался, не хотел сказать прямо. Максим из чувства вины, невозможности неоскорбительного для нее, да и для себя, оправдания. Надя — от униженной гордости своей.

Надя ответила что-то тихо, видно просила прекратить этот разговор, но Валентину Евграфовну остановить уже было нельзя. Максим только и успел, что бритву включить и лицо равнодушное сделать, как дверь ванной распахнулась.

— А ты-то что? Тебе это тоже нравится?

Максим пожал плечами и спохватился, что выдал себя. За спиной Валентины Евграфовны в коридоре стояла Надя, и для нее спросил фальшивым голосом:

— О чем вы, Валентина Евграфовна? — на Надю старался не смотреть.

— Она о том, — спокойно сказала Надя, — что я для тебя отработанный материал. Знаешь, как бывают заброшенные шахты. Уголь весь выбрали. А тебе уголь нужен, чтоб творческую лабораторию свою отапливать.

— Что она несет? — растерянно спросила Валентина Евграфовна. — Какую лабораторию?

— Ты говоришь пошлости. — Максим прошел мимо в комнату. Черная постель могилой зияла среди нарядных обоев, старинных керосиновых ламп, ярких гуцульских ковров.

— Пошлость жить, как мы живем, — сказала за спиной Надя.

Максим начал торопливо убирать постель.

— В жертвенности твоей жить с нелюбимой женщиной. В трусости. А чего тебе бояться? Ты ни в чем не виноват. Я тебе всем обязана. — Детский высокий голос ее звучал, Максиму казалось, оглушительным звоном.

— Ну ладно! Хватит, без меня разберетесь, — Валентина Евграфовна, видно, попыталась увести ее в кухню.

— Да нечего разбираться. Ну, любил. Ну, разлюбил. Бывает. И не надо жертв, надо расходиться, и чем скорее, тем лучше. Пока ты фильм не надумал снимать про это. А то ведь опять полюбишь на время, а потом снова разлюбишь, а мне уж и предложить нечего будет. Разве что ждать, пока возненавидишь.

— Ну, наплела, семь бочек арестантов, как ты разбираешься во всей этой галиматье! — Валентина Евграфовна подошла к Максиму, отстранила от тумбочки, куда складывал постель, давай, мол, делай что-нибудь, спасайся.