Ольга Мирошниченко - В сторону южную

— Ты чего? — вдруг спросил муж.

— Так. Подумала, что лучше тебе было бы в хороший санаторий поехать, а не сидеть весь месяц за баранкой.

— Так мы ж в смену, или ты уже отказываешься?

— Нет, не отказываюсь, если не будешь командовать, когда переключать скорости и как тормозить.

— Должен же я тебя по-настоящему ездить научить.

— У тебя свой стиль, у меня — свой. Ну, я быстренько смотаюсь. Мне Петька ни к чему.

— Пускай едет, — твердо сказал муж, и я поняла, что на этот счет у него есть какие-то свои важные соображения.

В знак протеста Петька, усевшись рядом со мной, раскрыл Моммзена и, когда подъехали мы к лечебнице, выходить из машины не стал, не отрываясь от книги, буркнул: «Ты поскорее!»

В Лешиных владениях была тишина, только сухое щелканье счетных костяшек доносилось из-за высокой, окрашенной в скучный коричневый цвет двери. Из угла вестибюля на меня безучастно смотрели сквозь мелкую решетку маленьких, поставленных друг на друга железных ящиков больные кошки.

Леши нигде не было. Все двери в кафельном коридоре оказались накрепко запертыми, и странная, неожиданная тишина погнала меня назад.

В комнате, такой же скучной, как цвет двери, ведущей в нее, за канцелярским столом сидел человек. Свет, проникавший сквозь пыльные, у самого потолка окна, делал его и без того несвежее лицо похожим на ком измятой оберточной бумаги.

— Простите, как найти Лешу? — спросила я.

— Ушел домой, — не отрываясь от счетов, ответил он.

— Как?! — глупо удивилась я. — А Чучик?

— Какой Чучик?

— Моя собака, вернее, она не моя, но так уж…

— Слушайте, — перебил меня человек и с наслаждением откинулся на спинку стула, потянулся, неожиданно громко захрустев суставами, — слушайте, — повторил он, — вы что, не знали, где вы его оставили?

— Нет, — и предчувствие чего-то непоправимого, какой-то ужасной и легкомысленной ошибки заставило меня сесть на стул. — А где? — спросила я с глупой, заискивающей улыбкой.

— В приемнике, — с удовольствием выговорил он, — понимаете, в приемнике.

Я поняла сразу, но, все так же глупо улыбаясь, спросила:

— Но ведь я могу забрать свою собаку?

— Нет, — сказал весело человек и вынул из ящика стола серую давнишнюю облатку цитрамона, вытряхнул на ладонь такую же несвежую таблетку, с размаху кинул в рот, налил в стакан воды из захватанного, давно не мытого графина.

Я молча, с тупым вниманием следила за его действиями, ждала, пока он с жадностью выпил один стакан, потом другой. Я не имела права и не хотела портить отношения с этим человеком: он мог отдать мне Чучика. А человек был плохой: потому что, когда наконец он кончил пить, поставил стакан на стол и я попросила: «Откройте, пожалуйста, дверь, я заберу свою собаку», — он посмотрел мне в глаза и четко сказал:

— Вот непонятливая дамочка, увезли собак, понимаете, у-вез-ли.

— Куда увезли? — растерянно спросила я, все еще не веря в непоправимость происшедшего.

— А этого я вам не скажу. И не устраивайте здесь истерик.

Истерик я устраивать не умела — и сейчас, глядя на его несвежее лицо с испариной на лбу, на пухлые пальцы, выстукивающие по столу однообразную, бойкую и угрожающую дробь, пожалела об этом.

«Что же мне делать? — судорожно думала я. — Просить его бессмысленно, он мечтает только об одном — опохмелиться, и ему доставляет удовольствие, пользуясь своей ничтожной властью, говорить со мной оскорбительно и безжалостно. И что я теперь наделала, зачем вмешалась в судьбу этой несчастной собаки, так жестоко и непоправимо повернув ее?!»

— Я вас очень прошу, — сказала я с усилием, — подскажите, где искать собаку. Понимаете, первый день отпуска, и такое несчастье. — «Может, ему предложить деньги?» — Я вам буду очень признательна, — добавила упавшим голосом и замолчала, поняв, какую чудовищную ошибку допустила.

Серолицый смотрел на меня с тем выражением торжества и благодарности за это торжество, с каким смотрит, наверное, паук на попавшуюся в его кропотливо и разумно сплетенные тенета муху.

— Ишь ты, — медленно, с расстановкой сказал он, — отдала собаку, а теперь спохватилась, взятки тут предлагаешь, уходи отсюда, пока я милицию не позвал.

Со мной никогда и никто так не разговаривал, и я никогда не разговаривала так ни с кем, я даже не знала, что люди могут так разговаривать друг с другом.

— Вы скажете, куда увезли собаку, — тихо, осипшим голосом пообещала я, — скажете, — и, спасаясь от того ужасного, что могло произойти в следующую секунду, чтобы не закричать, не бросить в эту наглую улыбку мраморным пресс-папье, выбежала во двор.