Ольга Мирошниченко - В сторону южную

Икра черная, красная и какая-то удивительно вкусная вещь, под названием галаган, не то рыба экзотическая, не то молоки ее, — Максим не разобрался в объяснениях Кеши. Но именно роскошь стола и была причиной неудобного, неловкого. Угощали сегодня хозяева бесплатно в честь приезда дорогого гостя, Кеша под его началом где-то канал рыл.

Максим узнал Воронцова сразу, но тот знакомился, будто впервые увидал.

«Ну что ж, можно и так, — подумал Максим, — по крайней мере, не ударится в воспоминания, не станет интересоваться творческими планами».

А теперь отчего-то зло взяло. Сидит вот такой невозмутимый, ухаживанья хозяев как должное принимает, а они все вроде бедных родственников. Быстро же забыл Кеша дружбу, приятно сдобренную доходом для дома. И, видно, не один Максим обидную ущербность свою чувствовал. Саша сидела молчаливая, холодно-внимательно наблюдая за происходящим. Курила без конца.

Люда шпыняла зло двух преданных своих обожателей, аспирантов-физиков, демонстрируя власть над ними. Ребята сникли, растерялись от неожиданной немилости, а она вдруг решила рассказывать какую-то бесконечную историю про то, как влюбился в нее знаменитый человек, как сходил с ума, ждал часами у дома, возле театра. Из всей этой нудной истории слушатели должны были понять, как популярна Люда и как недоступна даже для мировой знаменитости. Но выходило что-то другое: что Люда очень глупа и тщеславна, а знаменитость просто жалок в простодушной и незащищенной любви своей.

Мужчины слушали молча, на Люду не глядели. В них проснулась та солидарность к обиженному и обманутому несчастному собрату своему, что оборачивается недоброжелательством к женщине, которая, не щадя пускай незнакомого, но доверившегося ей до конца человека, ради пустого разговора, ради тщеславия минутного предает его. История нравилась одной Ксене, она даже угощать Воронцова забыла. Навалившись грудью на стол, подалась к Люде с жадным вниманием, и на темнозагорелом тяжелом лице ее отсветами рассказа вспыхивали и гордость, и нехорошее, злое торжество.

Саша смотрела на Люду не отрываясь, с холодным брезгливым любопытством.

Отодвинувшись в тень, словно из укрытия, как соглядатай, Максим разглядывал маленький мирок, выхваченный из тьмы желтым, теплым светом керосиновой лампы. Нарядные столичные физики были до странности похожи аккуратными прическами на косой пробор, махровыми модными рубашками, а главное, тем добродетельным благополучием, которое исходило от их здоровых молодых лиц, крепких, натренированных бассейном и теннисом мускулов, неуверенных, готовых тотчас исчезнуть, конфузливых улыбок.

Блестели огромные голые плечи Кеши, лаково-черные, разделенные тонкой прогалиной пробора волосы Ксени. Лишь бледное лицо приезжего маячило серым пятном. Он так же, как и Максим, предпочитал наблюдать из тени.

Остатки еды в мисках, куски мяса, пропитанные темно-красным томатным соусом, вызывали отвращение сытости. Такое же отвращение чувствовал, глядя на полные, масляные, шевелящиеся губы Люды. Мелькали словечки: «Полный завал, бревно, домжур душевно и почему-то Свят».

Что такое «бревно», Максим знал — магазин «Березка», про «Свята» догадался, лишь когда сказала про поклонника своего незадачливого: «Встречаю его в консерватории на концерте Свята, бросился как щенок, а я…» Святом, оказывается, называла знаменитого пианиста. «Да ведь она пошлячка, — подумал вдруг с удивлением, — и некрасивая сейчас совсем». Он испытывал стыд, будто был хозяином попугая, начавшего при посторонних выкрикивать неприличные слова, и, чтобы замолчала наконец, сказал громко:

— Выпьем за этого бедного человека, чтобы в другой раз ему повезло больше.

Люда осеклась на полуслове, что-то в голосе Максима испугало ее, какое-то предупреждение услышала. Засмеялась коротеньким смешком:

— Ну что ж, я — «за», — потянулась стаканом к Максиму.

Словно не заметив ее руки, Максим чокнулся сначала с Кешей, потом с физиками-близнецами. Они улыбнулись с благодарным облегчением. Хотел с Сашей, но она и не шевельнулась, чтобы взять стакан.

— А ты?

— А я повременю.

Она не пила и дальше. Даже когда Кеша от имени машиниста электровоза попросил порожняка, лишь пригубила немного.

В говоре наладившегося наконец застолья Максим чувствовал в ее непривычной незаметности что-то опасное, какую-то затаенную, готовую неожиданностью обернуться силу. И он все поглядывал на нее, но Саша не замечала коротких этих и осторожных взглядов. После того, что произошло с ними накануне, после ночи и дня, проведенных неразлучно вместе, он отчего-то чувствовал себя рядом с ней неуверенно и даже робость испытывал. Свершившееся так просто, обещавшее простоту эту и далее, вдруг обернулось непонятным, унизительным и будто требовало от него каких-то новых доказательств права на продолжение свое.