Ольга Мирошниченко - В сторону южную

Она поразилась, когда вечером, в клубе, увидела скрывающих смущение за шутками, насмешками друг над другом, наверное, всех обитателей поселка. Объявление развесила утром по дороге на работу у магазина, у почты, на ГЭС. Надеялась, может, хоть десять человек откликнутся, хоть пять. А тут большой зал стал тесным от ватников, оленьих дох, гудел простуженными голосами, хрипел надсадным кашлем курильщиков, хлопал откидывающимися сиденьями рядов кресел, топотал беготней мальчишек, стучал одеревеневшими на морозе кирзовыми сапогами. Пришел и Воронцов, даже Кирюхина явилась. Разряженная, в норковой шубе, в оренбургском платке и огромных валенках с кожаными пятками.

Раиса, конечно, зашипела, увидев врагиню:

— Эта зимой в прорубь прыгнет, лишь бы с мужиками.

Но именно Кирюхина помогла растерявшейся Галине навести порядок, и не только организовала в этот же вечер хор, еще и руководить им вызвалась. В хор записалось подозрительно много желающих, и Раиса потом объяснила, что Кирюхина наверняка пообещала им дефицитную томатную пасту со знаком качества и заказы к праздникам.

Почему-то решили начать с «Недоросля». Месяц сооружали костюмы и парики из минваты, пегие, с буклями и пробором — строчкой из белых ниток. Воронцов приходил на все репетиции, но роль взять отказался, сидел где-то в глубине, и Галина уже привыкла к его присутствию, к смутному пятну лица в темноте зала. В пику Кирюхиной, результаты труда которой доносились на сцену лихими выкриками и свистом «В роще калина, темно, не видно, соловушки не поют», Раиса согласилась играть Простакову. Она так орала, так размахивала руками, что приходилось ее останавливать, — партнеры пугались не на шутку, что прибьет, войдя в роль. В день премьеры напился Митрофанушка — монтажник Еремеев. В обед встретила его Галина у магазина. Стоял на крыльце и всем входящим говорил вкрадчиво: «Нам география ни к чему, извозчик знает, куда отвезти». Хотел сказать и Галине, не узнав ее, так разукрасил мороз:

— Нам география… — Еремеев погрозил пальцем с пьяной, расслабленной строгостью и вдруг откачнулся назад. — Ой, Галина Васильевна!

— Что же вы наделали, Еремеев? — с отчаянием сказала Галина.

— Для бодрости, — тут же нашелся он, — исключительно для бодрости, к вечеру в норме буду, за вами в коттедж зайду.

Но к вечеру он был так далек от нормы, что хуже не бывает, от всех далек. Сладко спал за кулисами на груде оставшейся от изготовления париков минваты.

Раиса была в ярости. Она-то точно знала, что все это козни Кирюхиной, что напоила его врагиня нарочно, чтоб провалились с треском.

— Своим по сто понесла, для куража, пойди взгляни — какие румяные и веселые! — кричала Галине.

Она так была убеждена в правильности своего предположения, что и Галина, вспомнив, где встретила Еремеева днем, уже готова была ей поверить. Подтверждением слов Раисы, ее гнева звучали залихватские голоса и разбойничий дикий свист: «В роще калина, темно, не видно», и торжествующая улыбка продавщицы, когда, встретив Галину за кулисами, пропела ласково, глядя нахальными глазами из-под жемчужной сетки огромного кокошника, усыпанного искрящейся бертолетовой солью:

— Ну, как дела ваши драматические?

— Нормально, — сказала Галина и пошла на Кирюхину, будто не загораживала та дорогу. Кирюхина посторонилась, прижалась к стенке, и Галина услышала, когда мимо злодейки проходила, слабый запах спирта.

Несчастные и растерянные сидели они в полутьме пропахших казеиновым клеем кулис, вокруг мерно всхрапывающего Еремеева. Словно сон его охраняли безмятежный, сладкий. Галина знала, что виновата одна она, — как можно было не подумать о дублере. А на сцене под бурные аплодисменты зала разорялся хор. Отвращение вызывал протяжный голос Кирюхиной. Подражая столичным конферансье, она нараспев объявляла:

— Арусская народная апесня «В темном лесе».

Надо было отдать должное: пели хорошо, с той радостью своего единства, умения слиться разным партиям в одну звучную, переливающуюся богатством оттенков мелодию, что пробуждает в слушателях сладкую волну восторга. Их вызывали на бис, и, взбодренные успехом, а может, как считала Раиса, и ста граммами, певцы были щедры, долго упрашивать себя не заставляли. Они пели уже, наверно, десятую песню, когда за кулисами появился Воронцов. Даже в пятидесятиградусный мороз не изменил привычкам столичного главковского работника. Одет был в ратиновое пальто, узконосые французские ботинки на тонкой подошве. Белоснежная рубашка с аккуратным галстуком виднелась светлым треугольником, окаймленным пушистым мохеровым шарфом, заправленным под борта. Даже ушей меховой шапки не опустил.