Ольга Мирошниченко - В сторону южную

Теперь, когда детей устроила наконец в интернат, задерживалась подолгу на ГЭС. Обрабатывала показания многочисленных датчиков, беспристрастно и сухо рассказывающих о тайной могучей борьбе воды с преградой, вставшей на ее пути.

Зная об этой борьбе лишь по учебникам, Галина, столкнувшись с ней наяву, не уставала наивно удивляться неуемному напору и изобретательности скрытой подо льдом живой силы. Она даже стала испытывать нечто сродни симпатии к реке. То жалостливое сочувствие, какое испытывают великодушные люди к пускай злым, но неустанным козням умного врага, зная, что козни эти бесплодны.

Саша заметил странное пристрастие и, подавая листочек с очередными данными, говорил:

— Смотрите, ваша-то что придумала.

И в институте, и на работе в Кишиневе Галина считалась исполнительной и аккуратной труженицей. Но только здесь впервые, в маленькой комнатке ГЭС, почувствовала, что они с Сашей, может, единственные в мире люди, обладающие необходимыми и важными знаниями. Знаниями, которые добыла своим трудом и которые нужны другим. Это сознание своей избранности помогло ей стать уверенней, независимей. Сотрудники уже не посылали с ласковыми просьбами, больше похожими на приказы, сбегать в управление, подписать нужную бумагу, не предлагали подежурить за кого-нибудь вне очереди. Из Галочки, — «Галочка, купите мне в буфете пирожок. Вы же мимо пойдете», — она превратилась в Галину Васильевну.

«Галина Васильевна, вы не знаете случайно прошлогодние данные по паводку?» — она знала, хотя и не работала здесь в прошлом году, и не думала даже, что окажется когда-нибудь.

Даже Раиса ощутила новое в своей подопечной, хотя Галина по-прежнему во всем ей подчинялась и будто хозяйкой в доме себя не чувствовала при ней. Раиса приходила каждый вечер до возвращения Галины, готовила обед, убирала квартиру и усаживалась разглядывать журналы.

Каждый раз Галина благодарила ее и каждый раз просила больше не заниматься хозяйством, разве она сама без рук? Раиса только фыркала презрительно, не отрываясь от чтения, а назавтра все повторялось снова.

Когда Галина, поужинав, принималась за работу, Раиса не мешала, часами сидела тихонько, только страницы шелестели осторожно. Как-то вечером, выписывая данные в длинный столбец цифр, Галина вдруг ощутила, почувствовала с необычайной силой, что в доме их трое: она, Раиса и одиночество. От него уходила Раиса, оставив в своей уютной чистой комнатке, и его же встречала здесь, в бледно-розовом ПДУ. Галина подумала тогда: «Недаром универсальным называется, все в нем есть».

Тогда же предложила Раиса переехать к ней. По себе знала, как мало приспособлен поселок для таких вот бобылок, как они с Раисой. Вокруг сидят по домам степенные семейные люди, в клубе фильм крутят неделю, пока новый не привезут из Мирного, а на улице мороз, и дыхание белым облаком застывает у рта. Так что недаром коэффициент два платят, недаром, потому что в два раза все труднее здесь, а если ты одна, то и не подсчитаешь, на сколько умножать одиночество. Поселок теперь казался Галине вполне обжитым, благоустроенным местом. Она уже забыла свою растерянность и страх и ощущение огромности расстояния, отделяющего от родного дома. К негодованию Раисы, отправила по почте назад в Кишинев двенадцать рублей — алименты, что, не дожидаясь развода, прислал Игорь. Догадалась: свекровь посоветовала сыну не тянуть, не ждать суда, чтоб не вышло неприятности. Вслед за деньгами послала заявление о разводе. По всей форме, с юристом вместе составила, чтоб уж не возвращаться больше к этому, выбросить из головы. И не вспоминала прошлого никогда, будто и не было его.

А когда почувствовала надежность и обыденность своего нового существования, когда ежевечерние уютные чаепития с Раисой стали привычны, а разговоры знакомы, возникло желание другой жизни. Часто, глядя на радужный от мороза свет в окнах соседних домиков, она вспоминала слова Максима о том, что здесь, как везде, копят деньги на «Жигули», на дачу, на кооперативную квартиру. Но то, что увидела за эту зиму, обещало другое. Узнав людей в тяжкой работе, не могла поверить, что приехали обычные, скучные, пережидающие срок контракта, — слишком велика цена, которую платили. Не то что за дачу у моря, за квартиру двухкомнатную, даже за рай велика была. Так неужели ничем не оторвать от блюдец с брусничным вареньем, от подсчетов срочных вкладов? Неужели только для того и бросили материк, чтоб, науродовавшись на морозе, вернуться с четырехзначной цифрой в сберкнижке, прожив лучшие годы в немыслимо тяжком труде и скуке?