Йозеф Рот - Тарабас. Гость на этой земле

Опять вошел в зал, сел на лавку и стал ждать.

Когда обеденный перерыв закончился, окошки открылись и зал снова начал наполняться людьми, появился и отец Тарабаса. Он совсем одряхлел. Шел, опираясь на две трости. Но и эти трости выдавали человека богатого. Эбеновые, с серебряными набалдашниками. Пышные усы старика двумя длинными, роскошными, серебристыми валиками окаймляли верхнюю губу, а концы их касались высокого белоснежного воротничка. Старый Тарабас проковылял через большой зал. Простой народ расступался перед ним. По каменным плитам пола шаркали его ноги и глухо, чуть ли не потусторонне постукивали трости, снизу вставленные в тяжелые резиновые наконечники. Когда старик подошел к окошку, почтовый служащий высунулся наружу.

— A-а, ваша милость! — сказал он.

Молодой Тарабас встал с лавки и приблизился к окошку. Увидел, как его отец подвесил одну из тростей на стойку, достал бумажник, вытащил несколько купонов и передал служащему. После чего удалился И прошел почти вплотную рядом с сыном. Но смотрел в пол и, не оглядываясь, ушел прочь.

Николай последовал за ним. От подъезда он увидел, как кто-то сочувственно помог отцу подняться в экипаж. Теперь трости стояли рядом с ним, на козлах. Он взял в руки вожжи. Лошадь взяла с места. И старый Тарабас укатил домой.

Домой.

Однажды, уже в конце мая, Тарабас решил, что настало время пойти домой, повидать отца, мать и сестру. В своих странствиях он часто бывал неподалеку от родной деревни, но обходил ее стороной. Еще недостаточно подготовился, ведь чтобы повидать родину, нужно подготовиться. Тарабас был отторгнут от всего мира. Но пока опасался навестить родину. Отца он не любил. Никогда не любил. Не помнил, чтобы отец хоть раз поцеловал его или ударил. Ведь старый Тарабас гневался редко, но и в добром настроении бывал не чаще. Будто король-чужак распоряжался он в своем доме, вертел женой и детьми. Незатейливому, простому, железному распорядку подчинялись его дни, его вечера, его трапезы, его поведение и поведение жены и детей. Казалось, он даже молодым никогда не был. Казалось, появился на свет со своим готовым распорядком, законченным планом на каждый час и на всю жизнь, создан и рожден по особым законам, вырос и повзрослел в соответствии с конкретными, противоестественными предписаниями. По всей вероятности, он никогда не ведал страстных увлечений и уж точно не знал нужды. Его отец умер рано — «несчастный случай», как всегда говорили, но что за несчастный случай, никто знать не знал. В детстве юный Тарабас придумал, что дед погиб на охоте, в схватке с волками или медведями. Бабушка еще несколько лет прожила в доме сына, в той комнате, где после ее смерти поселилась Тарабасова младшая сестра. Сестра — ей было тогда десять лет — боялась возвращения покойной бабушки. Пока была жива, она, словно величавый призрак, расхаживала по дому, крупная, сильная, в большом крахмальном белоснежном чепце, облачив могучие телеса в парадный черный шелк, жесткий, будто каменный, перебирая в белых пухлых и мягких руках лиловые четки. Без видимой причины, вероятно, просто чтобы показать, что ее безгласное величество покамест живет и здравствует, она каждый день спускалась по лестнице на кухню, безмолвным кивком отвечала на поклоны и книксены прислуги и кухарки, шествовала через двор к конюшне, бросала на конюха ледяной взгляд больших, карих, выпуклых и неизменно влажных глаз, после чего поворачивала обратно. Во время трапез она восседала во главе стола. Отец, мать и дети подходили к ней, целовали мягкую, вялую, как тесто, руку — лишь после этого подавали суп. В присутствии бабушки не говорили ни слова. Слышалось только, как прихлебывают суп да легонько позвякивают ложками. После супа, когда подавали мясо, старуха выходила из-за стола. Шла спать. Неизвестно, впрочем, вправду ли спала. Вечером она появлялась вновь, чтобы спустя четверть часа исчезнуть. Хотя она не произносила ни слова, не вмешивалась в дела дома и усадьбы и вообще показывалась редко, ее безмолвное присутствие невыносимо тяготило всех — пожалуй, за исключением сына. Работники ненавидели ее, называли «черной королевой». Ее вечно влажные глаза злобно поблескивали, а молчаливый гонор будил в людях столь же молчаливую, мстительную ненависть. Всяк бы с радостью так или иначе прикончил старуху. Дети, Николай и его сестра, ненавидели безмолвную, словно окутанную звукопоглощающими тканями, недобрую величавость бабушки. Когда она вдруг умерла, так же беззвучно, как и жила, все в доме облегченно вздохнули — но ненадолго. Отец Тарабаса принял наследство своей матери — ее смертельное, ледяное величие. Отныне во главе стола восседал он. Отныне перед началом трапезы дети целовали руку ему. От своей матери он отличался только тем, что после супа оставался за столом, с вялым аппетитом съедал мясо и десерт и лишь потом укладывался спать. Если раньше, при жизни матери, он иной раз, разумеется в ее отсутствие, ронял словечко, порой даже шутил, то теперь, после смерти старухи, от него, казалось, разило всей ее гнетущей мрачностью. И его тоже, как и мать, называли «черным королем».