Йозеф Рот - Тарабас. Гость на этой земле

Тарабас снова сел за стол да там и остался, меж тем как перед ним, точно блестящие солдатики, выстраивались стопки шнапса. Офицеры один за другим ушли, каждый безмолвно козырял полковнику. Тарабас остался за столом в одиночестве. За стойкой сидел трактирщик Кристианполлер.

Вставать полковник Тарабас явно не собирался. Стенные часы над стойкой отбивали час за часом. В промежутках слышались только их громкое железное тиканье да мерные, чеканные шаги часового во дворе. Всякий раз, когда Тарабас подносил ко рту стопку, Кристианполлер испуганно вскидывался, готовый наполнить новую. Еще более зловещей, чем безостановочно пьющий Тарабас, казалась трактирщику полнейшая тишина этой ночи, он даже радовался, когда полковник пил. Временами оба поглядывали в окно, на узкий прямоугольник темно-синего звездного неба. Потом их взгляды встречались. И чем чаще встречались взгляды, тем больше оба они вроде как сближались. Да-да, жид! — говорили глаза полковника Тарабаса. И: да-да, бедный ты герой! — говорил единственный здоровый глаз еврея Кристианполлера.

Настало утро. Погожее утро. С кротким безразличием поднималось оно из нежной дымки. Кристианполлер проснулся первым. Он заснул за стойкой, уж и не помнил, в котором часу. Кроме него, в зале находился полковник Тарабас. Он спал. Оглушительно храпел, уткнувшись головой в скрещенные на столе руки, перед беспорядочной, сверкающей толпой пустых стопок. Широкая, слегка согнутая спина полковника поднималась и опускалась с каждым тяжелым вздохом. Сперва Кристианполлер, глядя на спящего Тарабаса, прикидывал, не рискнуть ли самому разбудить его. Часы над стойкой показывали уже половину девятого. Кристианполлер вспомнил усталый, кроткий, человеческий взгляд, светившийся вчера поздней ночью в хмельных глазах полковника Тарабаса, решительно подошел к столу и несмело тронул пальцем плечо грозного начальника. Тарабас тотчас вскочил, веселый, даже чересчур. Спал он недолго, в неловкой позе и очень крепко. Чувствовал себя сильным, бодрым. Потребовал чаю. Кликнул денщика, вытянул ноги, велел ему, пока пил чай, надраить сапоги, откусил кусок толстенного бутерброда, одновременно потребовал зеркало, которое еврей Кристианполлер снял со стены, притащил к столу и поднес Тарабасу.

— Бриться! — приказал Тарабас.

Денщик сбегал за мылом и бритвой, Тарабас откинул голову, оперся красным затылком на жесткую спинку стула. Пока его брили, он насвистывал бодрую, причудливую мелодию и в такт хлопал ладонью по крепкой ляжке. Утро наливалось золотом и светом.

— Открой окно! — приказал Тарабас.

В распахнутое окно хлынула ранняя, но уже насыщенная синева осеннего неба. Слышалось бойкое чириканье воробьев, как в теплый предвесенний денек. Казалось, в этом году зима вообще не придет.

Только во дворе, заметив отсутствие фельдфебеля Концева и еще пяти своих ветеранов, Тарабас вспомнил, что нынче предстоят особенные события. Он вышел со двора. И заметил необычное оживление на единственной длиннущей короптинской улице. Евреи-торговцы выложили на стулья, столы и ящики перед своими лавчонками всевозможные товары — стеклянные бусы, поддельные кораллы, темно-синюю, золотую и серебряную подарочную бумагу, длинные ярко-красные палочки карамели, цветастые ситцевые фартуки, блестящие серпы, большие карманные ножи с розовыми крашеными рукоятками, турецкие головные платки для женщин. Маленькие крестьянские повозки мирно катили друг за другом, словно нанизанные на нитку, тут и там ржали лошади, а безвольно лежащие в повозках, связанные за задние ноги свиньи радостно и одновременно жалобно хрюкали, обращаясь к небу.

— Что это? — спросил Тарабас.

— Пятница. Свиной рынок! — ответил денщик.

— Коня! — приказал Тарабас.

Он чувствовал себя уже не так вольготно. Пятница ему не нравилась, свиной рынок тоже. Если сегодня, как обычно, пойти в казармы пешком, легко может случиться какая-нибудь неприятность. Ему очень хотелось мимоходом свалить рукой разложенные товары лавочников, смахнуть их с высокого деревянного тротуара на середину улицы, под колеса крестьянских повозок. Он уже чувствовал, как в душе назревает большой гнев. Пятница! Лучше проехать через эту пятницу верхом, ощутить этот день под копытами. Он вскочил в седло и пустил коня шагом меж крестьянскими повозками, то и дело изрыгая громогласные проклятия, если кто-нибудь не успевал посторониться, а иной раз лихо посылая плевок в затылок ничего не подозревающего крестьянина или щекоча перепуганное лицо другого кожаной петлей стека.