Йозеф Рот - Тарабас. Гость на этой земле

Вот почему вечером этого злополучного дня он пил куда больше обычного. Пил так много, что еврей Кристианполлер начал подумывать, как бы украдкой разбавить ему водку водой. Жизнь более не радовала трактирщика Кристианполлера, хотя он уже знал, что вчера под вечер доставлены два ящика с денежным содержанием для рядовых и жалованьем для офицеров. Двое унтер-офицеров и шестеро солдат, все с карабинами на изготовку, сопровождали автомобиль. Он до сих пор стоял во дворе Кристианполлера. Ящики лежали в кладовке. У входа взад-вперед расхаживал часовой. Он-то и мешал еврею разбавить водку. Над дверью в кладовку тихонько раскачивался на ночном ветру фонарь, распространявший по двору мутный желтоватый свет. В зале слышались только мерные, чеканные шаги часового, хотя все офицеры, как обычно, сидели за столом. Но они не разговаривали, а шептались. Потому что посередине, словно на островке молчания и как бы окруженный стеной сверкающего безмолвного льда, сидел грозный полковник Тарабас, один за своим столом. Он пил.

Весь мир покинул Тарабаса. Забыл его и выбросил за ненадобностью. Война кончилась. Война и та покинула Тарабаса. Никакие опасности не поджидали его. Тарабас чувствовал, что мирное время предало его. Историю с полком он не понимал. Кузина Мария его предала. Отец с матерью не прислали привета. Предали его. Забыт, покинут, выброшен и предан был полковник Тарабас.

Полк, сформированный им, никуда не годился. Он и сам это знал. Завтра половину людей придется отослать отсюда, разоружить и отослать. Он встал, уже чуть пошатываясь. Вышел во двор навестить своих соратников.

Подозвал Концева, ветерана-фельдфебеля. Три с лишним года Концев служил господину Тарабасу.

— Любезный мой! — сказал Тарабас и повторил, уже слегка заплетающимся языком: — Любезный мой!

Могучая фигура фельдфебеля Концева под звездным куполом ясной ночи, тускло освещенная желтоватым фонарем, неподвижно застыла перед полковником.

— Идем со мной! — сказал Тарабас.

И великан Концев немедля подчинился. Заметив, что Тарабас пошатывается, он пригнулся, предлагая полковнику в качестве опоры свое плечо. Тарабас обхватил плечо Концева. Попытался приблизить большое бородатое лицо фельдфебеля к своему собственному, с удовольствием почуял запах концевских усов, его табачно-сивушное дыхание, о, весь этот знакомый запах солдата-фронтовика, влажные испарения суконного мундира, землистый дух тяжелых, неуклюжих рук, сладковатый запах юфти от сапожных голенищ и портупеи. Эти запахи могли растрогать полковника Тарабаса до слез. И две горячие капли уже ненароком скатились из глаз. Говорить Тарабас не мог. Обхватив рукой пригнувшегося, как бы укороченного великана Концева, он уковылял в дальний, самый темный угол двора.

— Концев, — начал Тарабас, и говорил он так с фельдфебелем впервые, — дорогой мой, старина Концев, наш полк никуда не годится, так нынче сказал мне генерал, но мы-то двое и без того это знали, верно, Концев? Ах, Концев, дорогой, завтра надо их отсюда отослать, скверную половину, придется завтра их напоить.

— Так точно, господин полковник, — сказал фельдфебель Концев, — мы их напоим и сплавим куда подальше. А винтовки отберем. И боеприпасы тоже, — сказал Концев немного погодя, в качестве особого утешения. Он был на добрых десять лет старше и на пять сантиметров выше полковника Тарабаса, а потому держался совершенно по-отечески.

— Ты еще помнишь войну? — помолчав, спросил полковник. — Прекрасное было время. Тогда нужды не было формировать полки. Просто стреляли, просто подыхали. Никаких сложностей. Верно, Концев?

— Да-да, — кивнул великан Концев, — война штука замечательная! Никогда, никогда больше нам не видать новой-то.

— Здорово было, красотища! — сказал Тарабас.

— А то! — согласился Концев.

— Завтра выходить из казарм не будем, — сказал Тарабас. — Скажем всем, генерал дал свободный день на выпивку. В шесть утра люди начнут пить. А вечером мы под конвоем спровадим их из города.

— У нас есть четыре грузовика, — подтвердил Концев. — Идемте обратно, господин полковник! — И он, пригнувшись, став на добрых три сантиметра короче, нежели был от природы, проводил полковника Тарабаса обратно в трактир.

— Дай я тебя обниму, — сказал Тарабас у входа. Но Концев метнулся вперед, распахнул дверь и замер на пороге, дожидаясь, пока Тарабас войдет. Затем козырнул, одним огромным шагом покинул зал, и еще некоторое время было слышно, как его сапожищи топочут по ночной земле двора.