Йозеф Рот - Тарабас. Гость на этой земле

Старый майор замер у двери, в которую только что вошел. Давненько он не слыхал таких речей. С детства знакомая, не слышанная с начала революции музыка солдата, мелодия, которую он давно считал забытой. Во время речи Тарабаса седовласый майор — украинец по фамилии Кисиляйка — почувствовал, как все его тело наливается силой. Почувствовал, как крепнут кости, его старые бедные кости, как напрягаются мышцы, повинуясь военным глаголам.

— Слушаюсь, господин полковник! — сказал майор Кисиляйка. — Барак снабженцев находится в полукилометре отсюда. Но продовольствия мало. Я не знаю…

— Я не сделаю ни шагу, — отрубил полковник Тарабас. — Продовольствие надлежит доставить сюда. Что это за люди околачиваются на вокзале? Вот они и доставят нам довольствие. Я поставлю караулы у всех выходов.

И Тарабас вернулся к своим солдатам.

— Никто из собравшихся не покинет вокзал! — крикнул он.

Все оцепенели. Они очутились здесь и торчали вблизи диковинных пришельцев из чистейшего любопытства и беспечной праздности. А теперь стали пленниками. Давным-давно привыкли терпеть голод, жажду и всяческие лишения. Но обладали свободой. И вдруг лишились и этой свободы. Стали пленниками. Даже по сторонам глянуть не смели. Только один из них, худой еврейчик в штатском, попытался с опасливым легкомыслием и бог весть какой надеждой на чудо пробиться наружу. Однако Тарабас тотчас выстрелил в беглеца — бедняга упал, упал с громким, нечеловеческим воплем, раненный в левую ляжку, в то самое место, куда целился Тарабас; костлявая, узкая головенка с жидкой козлиной бородкой лежала лицом вверх возле кучи щебня, предназначенной для остановки паровоза, стоптанные мыски убогих сапог с худыми подметками словно тянулись к стеклянной крыше перрона. Тарабас сам подошел к раненому, поднял легкого как пушинка еврейчика на руки и, будто тонкое березовое поленце, отнес в комендатуру. Все молчали. После грянувшего выстрела не слышалось ни звука. Казалось, пуля настигла всех, что стояли вокруг, и они вмиг окаменели. Тарабас положил невесомое тело бесчувственной жертвы на заваленный бумагами майорский стол, разорвал старые, лоснящиеся, в темно-серую клетку, брюки еврея, достал носовой платок, осмотрел рану и сказал перепуганному майору:

— Царапина. — Потом крикнул: — Перевязать!

И один из его людей, в прошлом парикмахер, а ныне санитар, подошел и принялся сноровисто и бережно перевязывать раненого еврея.

Оцепеневшей публики на вокзале было человек сорок. Тарабас приказал их построить. Старшими назначил двух своих людей. И послал их за харчами. Остальные остались ждать на большом солнечном перроне. Тарабас стоял на краю, глядя на блестящие голубоватые ленты узких, торопливых рельсов, меж тем как в конторе майора раненый еврей пришел в себя. Из открытой двери донеслись жалобные, тихие всхлипы. В синем воздухе чирикали воробьи.

Вскоре вернулись и посланные за харчами. Послышалось дребезжание жестяных котелков и размеренные шаги. Пришли. Начали раздавать еду. Тарабас получил ее первым. Из серого мутного супа, точно скала из озера, торчал кусок темно-бурого мяса.

Тарабас вытащил из-за голенища ложку, его люди немедля сделали то же самое. Сорок пленников, доставивших еду, стояли не шевелясь. В их больших глазах жил голод. Во рту собиралась слюна. Им было невыносимо слушать быстрый стук жестяных ложек по мискам. Некоторые даже пытались заткнуть уши пальцами.

Тарабас первый отложил ложку. Отдал миску с остатками супа ближайшему из пленников, вместе с ложкой. И хотя Тарабас не сказал ни слова, все его люди сделали то же самое. Каждый из них резко отставил миску и отдал ее ближайшему пленнику. При этом никто не проронил ни слова. Слышалось только дребезжание мисок, чавканье и жевание да чириканье воробьев под стеклянной крышей перрона.

Когда все поели, полковник Тарабас приказал выступать в город. Случайно и неожиданно плененным их новое положение показалось вдруг более приятным. Они позволили людям Тарабаса окружить их. И в окружении живой, вооруженной стены довольные, равнодушные, а некоторые даже веселые зашагали под командой Тарабаса в город Коропту.

Они шли по подсохшей серебристо-серой грязи посреди дороги, а гуси, утки и ребятня с криком и визгом бежали впереди. Маленький отряд наводил какой-то странный ужас. Жители недоумевали, какая такая война сызнова грянула. Ведь появление полковника Тарабаса казалось им не иначе как новой войной. Страшные и быстрые слухи летели впереди Тарабаса. Он, мол, новый король новой страны, говорили одни. Другие утверждали, будто он сын самого царя и явился мстить за отца. Что же до евреев, которых в городишке Коропте проживало несколько сотен, то они, поскольку аккурат была пятница и священным шагом приближался шабат, поспешили скоренько запереть свои лавчонки, в твердой уверенности, что шабат может остановить неумолимую поступь истории, как останавливал их собственные дела.