Йозеф Рот - Тарабас. Гость на этой земле

В конце концов полковник заговорил:

— Тарабас, возьмите эти часы на память!

Полковник достал перочинный нож, открыл заднюю крышку. Прочитал, показав Тарабасу гравированную русскую надпись:

— «Моему сыну Осипу Ивановичу Кудре». Я получил эти часы в подарок, когда закончил кадетский корпус. Папенька очень гордился. Я тоже. Родом-то я из очень скромной семьи. Отец моего отца еще был крепостным. Всю жизнь я был самым обыкновенным солдатом, капитан Тарабас! Пожалуй, ленивым и халатным. Таких офицеров у нас хватало с избытком. Так вы окажете мне честь принять эти часы, брат Тарабас?

— Да, я принимаю их, — сказал Тарабас, вставая.

Полковник захлопнул обе крышки и через стол протянул часы Тарабасу. Немного постоял, поникнув седой головой. Потом сказал:

— Простите, пойду соберу вещи! — и медленно прошел мимо Тарабаса к двери.

В следующий миг грянул выстрел. Он застрелился! — сразу же подумал Тарабас. Открыл дверь. Полковник, вытянувшись во весь рост, лежал у порога. Видимо, он сперва лег, а затем выстрелил. Френч был расстегнут. Рубашка промокла от крови. Руки покойного были теплые. Указательный палец правой лежал на курке пистолета.

Тарабас забрал у полковника оружие. И сложил руки покойного на груди.

Несколько солдат обступили труп и сидевшего на корточках Тарабаса. Они сняли шапки, толком не знали, зачем они здесь, но не уходили.

Тарабас поднялся на ноги.

— Мы похороним его прямо сейчас, здесь, возле дома, — распорядился он. — Копайте могилу! Потом всем построиться. С оружием! Позовите Концева!

Пришел ротный фельдфебель Концев.

— У меня осталось только двадцать шесть человек, — сказал он.

— Всех построить! — приказал Тарабас.

Два часа спустя полковника похоронили, в десяти шагах от ворот. Двадцать шесть человек, весь верный остаток полка, по команде Тарабаса трижды выстрелил в воздух. Шесть жалких колонн по двое повернулись кругом.

Тарабас шел впереди, будто вел за собой целый-невредимый полк; он вовсе не желал признать гибель своего мира и конец войны.

С двадцатью шестью солдатами, среди которых было несколько его земляков, Тарабас начал путь на родину, в новую столицу новой страны. Там спешно назначили новеньких министров, губернаторов, генералов и совсем уж второпях организовали маленькую временную армию. В стране царила огромная неразбериха; меж власть имущими и населением страны, да и среди самих власть имущих, господствовало смятение. Но Тарабас, полный неутомимого авантюризма и искренней, горячей ненависти к многочисленным ведомствам и чиновникам, канцеляриям и бумагам, решил продолжать прежнюю жизнь. Он был солдат, и только солдат. Он привел сюда двадцать шесть своих соратников, двадцать шесть человек, для которых, как и для него, война стала единственной родиной и которым он, как и себе, задолжал новую родину. Создать с этими двадцатью шестью новый полк — какая задача для Тарабаса! Он был не из тех, кто сводит счеты с жизнью, как бравый полковник. Мировая история, что теперь откалывала от старых отечеств крошечные новые, капитана Тарабаса ничуть не занимала. Пока жив, он знать не желал так называемой воли истории. Он в ответе перед своими двадцатью шестью. Что значил для него новый военный министр новой страны? Меньше, чем ефрейтор его собственной роты!

Он отправился к военному министру, полный решимости, во всеоружии, в сопровождении своих двадцати шести соратников, в ответ на расспросы пугая служителей, писарей и канцеляристов громовыми командами, уже в приемной куда более могущественный, чем сам министр. Кстати, в нем он после нескольких слов узнал своего двоюродного брата по матери.

В качестве вполне естественной, заслуженной награды за свои военные подвиги Тарабас потребовал командование над одним из вновь формируемых отечественных полков. Это желание капитана, недвусмысленно подкрепленное его резкими и властными манерами, пистолетом, стеком и впечатлением, произведенным его свитой и на министра, исполнилось через считаные часы.

Итак, капитан Тарабас восстал из руин старой армии новым полковником. И получил предписание сформировать полк в короптинском гарнизоне.

В городке Коропте царило огромное смятение, когда туда прибыл Тарабас со своими людьми. Мужчины в разномастных мундирах, которых ветра и течения занесли сюда со всех участков фронта и из глубины страны, пленные из нежданно распущенных лагерей, одичавшие бродяги и пьяницы, иные привлеченные возможностью извлечь из всеобщего смятения какую-нибудь дерзкую выгоду, попытать счастья, бросить вызов самому Господу Богу, мотались по переулкам, стояли лагерем на просторном, пустынном кругу Рыночной площади, сидели на бесцельно разъезжающих туда-сюда крестьянских повозках и в военных автомобилях, на светлых ступеньках большого здания суда, на старых могильных плитах кладбища на холме, на вершине которого стояла желтая церквушка. Был ясный, погожий осенний день. В его безупречном голубом сиянии ветхие домишки с покосившимися гонтовыми крышами, деревянные тротуары, высохшая серебристая уличная грязь посредине, рваные мундиры выглядели как бесконечно подвижное праздничное полотно, картина в момент ее возникновения; ее отдельные части и фигуры, казалось, еще искали для себя надлежащее место. Среди живописных солдат виднелись проворные и боязливые темные тени евреев в кафтанах и светло-желтые овчинные тулупы крестьян и крестьянок. Женщины в ярких цветастых платках сидели на низких порогах в открытых дверях домишек, слышалась их возбужденная праздная болтовня. Дети играли посреди главной улицы. А по серебристой грязи гуси и утки вышагивали к еще не высохшим на солнце черным лужам.