Эми Фридман - Два лета

Развернув бутерброд, я откусываю побольше. Сделала его из того, что нашла в холодильнике: это индейка, авокадо и салатные листья на цельнозерновом хлебе. Вкусно. Раньше, когда мы с Руби устраивали частые пикники в Сосновом парке, мы приносили бутерброды по очереди. Если был мороженщик, на десерт брали мороженое, а потом снимали одежду и оставались в купальниках и, намазавшись солнцезащитным кремом, загорали, валяясь на подстилке.

Мы и сейчас здесь, на подстилке, но, за исключением бутербродов и кокосового запаха от солнцезащитного крема на моей коже, все по-другому.

– Я знаю, – прерывает молчание Руби, – почему ты захотела сегодня встретиться. – Голос у нее мягкий, она кладет бутерброд на покрывало.

– Знаешь? – Я удивленно моргаю в ответ, не успев дожевать. На секунду мне кажется, что Руби действительно может знать про отца. Это же всезнающая Руби, которая всегда права.

Она кивает, рассматривая свой наполовину съеденный бутерброд.

– Ты все еще злишься на меня. – Она замолкает, чтобы сделать глоток воды. – Ты считаешь, нам следует, типа, расстаться.

– Что-что? – Меня словно встряхнули, и я снимаю солнечные очки, как будто хочу получше рассмотреть Руби. – Нет, – говорю я.

Конечно, боль от нашего последнего разговора свежа. Но она притупилась, потускнела на фоне семейных проблем. В тот пятничный вечер в «Лучше латте» я думала, что все самое страшное уже произошло, и даже представить себе не могла, что́ мне уготовила судьба.

– Руби, ты ошибаешься, – продолжаю я. – Случилось… кое-что еще. Я поэтому хотела встретиться.

– А-а, – говорит Руби. С некоторым удовлетворением я отмечаю удивление на ее лице. Подсознательно она считала, что вся моя жизнь вертится вокруг нее. В какой-то степени так оно и было.

– У отца во Франции тайная семья, – выпаливаю я на одном дыхании.

Фраза повисает в воздухе, прозвучав так же нелепо, как и в моей голове. Слово «семья» оставляет на языке ядовитый привкус. Я откладываю бутерброд.

– Погоди. – Руби смотрит на меня, раскрыв рот, ее и без того большие глаза становятся огромными, лицо сереет. – Что ты сказала? – Она переходит на шепот.

Такой реакции, такого шока я ожидала, когда рассказала Руби про маму с Максом. Впрочем, теперь, в ретроспективе, эта новость не кажется такой уж шокирующей. Теперь я знаю, что такое настоящий шок.

Я глубоко вздыхаю. И среди сосен и играющих детей, под палящим полуденным солнцем, рассказываю все. И почему мама так странно относилась к моей поездке во Францию, и почему папа в самую последнюю минуту все отменил. Рассказываю и о другой девочке, не называя ее имени, и о «моей» картине, и о тете Лидии, и о том, что сказала утром по телефону отцу.

Я говорю, Руби слушает, и я понимаю, что таким образом объясняю случившееся – вернее, пытаюсь объяснить – самой себе. Но пока воспринимаю рассказ как историю о ком-то еще, о другой Саммер.

Закончив, я присасываюсь к бутылке с водой: в горле пересохло. И когда Руби заключает меня в крепкие объятия, я чуть ли не падаю в траву, потому что она застала меня врасплох.

– Боже мой, Саммер, – шепчет она, крепко сжимая меня. – О боже мой!

– Угу, – говорю я, тоже обнимая ее.

Мы обе липкие от пота, и я – как заметила Руби – все еще очень злюсь на нее. Но как же хорошо схватиться за кого-то, чтобы удержаться и не уплыть далеко вверх, в пространство.

– И как теперь? – спрашивает Руби, отстраняясь от меня, в ее голосе дрожь. – Что будет с тобой, с мамой, с… – Она замолкает. Обычно Руби сразу говорит, что мне делать. Сейчас же она, похоже, растеряна не меньше меня.

– Понятия не имею. – Я вздыхаю. Не могу представить себе будущее. Живу одной минутой. – Похоже, что та жизнь, которая мне знакома, она… окончена, наверное. – Так излишне драматично обычно выражается Руби, но в моем случае, кажется, именно это и следует сказать.

– Даже не могу себе это представить, – бормочет Руби, качая головой. – Все время… все время… пока мы… росли? – Я киваю, разделяя ее изумление. – Но твой… папа, – запинается она, – он всегда такой приятный.

Я пожимаю плечами и чешу свой комариный укус.

– Не все то, чем кажется, – эхом повторяю я сказанные однажды мамой слова. Но глубоко внутри у меня есть крупица желания верить, что папа – человек неплохой.

Руби снова качает головой, она все еще потрясена.

– Жалко, что ты раньше мне не рассказала, – бормочет она. – Ты могла бы сразу же написать мне! И прямо из «Оролоджио» приехать ко мне!